Вообще, по-моему, интерпретация искусства, а тем более фотографии — дело неблагодарное. Спекуляции на тему «что автор хотел сказать» — нередко беспочвенны, надуманы и, как правило, не прибавляют ценности произведению, не усиливают эффекта на зрителя. Хорошее искусство трогает нас не на уровне слов, но глубже, минуя нужду неуклюжих определений. И я смотрю на эти фотографии повседневных объедки, остатков, фотографии «после», где только что была жизнь, и вот она уже мертвее голландских натюрмортов, и понимаю что это — про тоску.
В данном случае нам везет, автор жив и не верит в энигматичность произведения, хочет коммуникативности, понятности и объясняет примерно так: «Я начала думать об идее остатков. Они олицетворяют разочарование, обманутые надежды, несбыточные обещания. Это фундамент любого утопического понятия — надежда и разочарование. Утопия невозможна без ее потери.»
Вполне современные смятые скатерти, крошки, кожурки, увядшие цветы и прочие улики роскоши былой, дело рук Лoры Летински (Laura Letinsky), совершенно масляно воплощают тени лепестков и блики стекла, в лучших традициях голландской школы конца 17го. И производят не совсем фотографическое впечатление. Оно скорее поэтическое, физическое: прозрачное присутствие тоски течет с них. И при этом нужно ни одного слова.
