Аккуратно сложенный, больной и влюбленный (не в меня) он лежит после целых трех суток алкоголя, спокойный и один, а я в это время гуляю за новой бутылкой портвейна "100", ласково и равнодушно кидая "привет, Илюша" соседскому дворовому мальчику, который знал меня еще "до", и протягивал трясущимися руками зажигалку за три пятьдесят, когда я стояла с незажженой сигаретой во рту.

Мои украшения, некогда принадлежавшие той самой 17-летней девочке, чей папа курит гашиш, купаются в Невском заливе, больше чем за 4000 км. от кресла, в котором я сижу прямо сейчас и забываю стряхивать пепел.

В этом всё наше красно-черное: он носит джинсы, через дыры которых видно белье, и плачет, вспоминая свою погибшую восемнадцатилетнюю сестру, которая его целовала, а я, сидя пьяная в очереди в туалет, вынимаю из лица пирсинг, слушая, как девочки-школьницы признаются мне в любви.

Мы друг друга стоим: у нас одинаковые шарфы, любовь к осени и порно, увлеченность измененной реальностью, страсть к мясу и пьющие отцы.
Проблема только в том, что во время его крепкого сна, пока он лежит аккуратно сложенный, больной и влюбленный (не в меня), я сижу одна на кухне, курю следующую сигарету и мечтаю, какие бы у нас были красивые дети.