Писала под вдохновением. Сразу говорю, это маленький отрывок большой и неоконченной вещи, орфография, стилистика, логика НЕ ПРОВЕРЕНЫ, усе с пылу, с жару, так что можете указывать на ошибки, можете не указывать, мне важно общее впечатление. И очень нужно. Потому что просто хочется поделиться написанным.




И путник заговорил.
-Вырос я в маленьком городке. Он так далеко, что не отмечен ни на одной здешней карте… Но поверь мне, городок этот есть. С узкими улочками, белоснежной школой и маленькой лавкой, в которой мы жили на втором этаже. Мать занималась хозяйством, отец торговал тканью, а мы с братом и сестренкой учились, да помогали родителям. Зима там сменялась весной, весна – летом, лето – осенью, а когда вновь наступала зима, проходил целый год.
-А у нас зима только раз в десять лет наступает…поэтому год такой длинный…и люди долго живут.
-Знаю…время, оно во всех местах разное. Потому и нет у путников возраста – столько земель пройдено, из одного села выйдешь, даже щетина не выросла, а в ином доме заночуешь - к утру на пять лет состаришься. Так вот, неплохо мы жили. И звали меня тогда по-другому… Тако…или Таго…может даже Тацо… не вспомню уже. Все имена Дорога искажает. Было мне лет семнадцать, когда умер отец. Брат занялся лавкой, но таких доходов, как раньше она уже не приносила. Мать с сестрой на заказ платья шить начали. А я болтался без дела. Однажды пришли в наш город мужички, сказали, что наймут молодых, здоровых парней для работы в горах. Гор с роду не видел, но денег обещали порядочно, я и пошел с ними, все лучше, чем лишним ртом быть. Малич, главный наш, рассказал, что будем в пещерах добывать кости древних животных, якобы они имеют какой-то целебный эффект и очень дорогие. Но на пол пути мы узнали, что нас опередили, в горах кто-то начал пробивать первые шахты, и они обрушились, окончательно похоронив останки вместе с невезучими искателями. Возвращаться было далеко, да и глупо, поэтому наша компания разделилась. Кто-то остался в придорожных сёлах, кто-то ушел разбойничать по лесам, а мы с Маличем решили-таки дойти до этих гор. Вдруг еще где обнаружатся залежи ценной дохлятины? Только по дороге угодили мы в лапы к разбойникам. Меня покромсали, но, узнав, что я умею вырезать безделушки из камни, кинули в яму к другим пленникам. А беднягу Малича убили…жаль старика, он же и научил меня этим затеям с камешками. Но видно судьба такая. У разбойников я, впрочем, прижился. Залечил раны, смастерил пару штуковин, которые атаман продал по хорошей цене, у паренька одного выучился косым ножом махать. Забавный мальчишка был, Аран. Сын атамана, кстати. Меня попугать хотел: лезвие к горлу приложит - отдернет, опять приложит, надавит – снова отдернет. Ну, думаю, хочешь убить, так убивай собака, и как подамся вперёд, на нож… Бедняга так руку дернул, что лицо себе оцарапал, а я смеюсь. “Смеешься чего? Сдурел?” – спрашивает. “Да не, просто представил, как атаман с тебя три шкуры спустит, если меня прирежешь…вот подумал, за такое дело и помереть можно ”. Аран помолчал, потом тоже смеяться начал. Так мы сдружились. Болтали вечерами, охотились вблизи замка. Он меня учил оружием владеть, я его – из камня игрушки вытачивать, да пальцами мальчишка не вышел. А может, не хватало терпения. Потом и остальные мужички за своего меня приняли Сказали – научишься ножом вертеть как следует, пойдешь. Сходил разок. И сбежал на следующий день. Воровать еще ладно, а людей ни за что бить... Аран со мной ушёл, то ли за компанию, то ли на месте сидеть надоело. Незадолго до этого ещё отец погиб его... с новым главарём отношения вкось пошли… Так и решились. Эх, веселое было времечко. Сперва от погони прятались, потом по городам шли. Днем мальчишка на площадях плясал, вечером – таскал кошечек да собак у зазевавшихся хозяев. А потом возвращал “случайно” найденных животных, еще и жуткие истории рассказывал, как отбивал несчастных котят или такс у мясников. Додуматься же надо! Благо, слезливые барышни верили каждому слову и не скупились на благодарность за спасение любимцев. Так что, деньжата водились, скучать было некогда. Впрочем, Аран и не умел скучать. Даже когда иссякали темы для разговоров, он что-нибудь напевал или вслух сочинял небылицы, тут же их забывая. Поэтому я и испугался, как парень затосковал. То молчал часами, то готов был затеять драку из-за любой ерунды, а то вдруг начинал смеяться, как сумасшедший. На мои расспросы только хмурился, пока однажды не пришли мы в один воюющий городок. Что не поделил этот провинциальный уголок с соседом, я так и не понял, но в солдаты там рвались все. И Аран тоже сказал, что запишется добровольцем. “Зачем, друг? Рванём лучше в столицу, исполнишь свои танцы на главной площади, принародно, как любишь, покутим в кабаках”, - уговаривал я его. Без толку. “Драться хочу. По настоящему, понимаешь? Кровь бурлит, встанешь иногда среди ночи мечешься, как сила внутри бьётся, разрывает, а скинуть её не можешь. Кажется, горишь весь. А лоб трогаешь – холодно и сухо. Ни песней, ни танцем проклятье это сбросить нельзя. Может, хоть там, в бою…”. Служить пошли вместе. Умирать тоже вместе хотели, но судьба помешала. В первый же день тащил его, раненного, к какой-то реке, а он, пока я делал жалкое подобие перевязки, заплетающимся языком рассказывал, как живя в разбойничьем замке, любил девушку из соседнего села, дочь богатого торговца, как призналась она, что ждёт ребёнка, и отец готов дать приданное, как испугался Аран при мысли, что придётся бросить вольную жизнь и сбежал со мной. “Представляешь, пока я тут умираю, у меня сын живет. Настоящий мальчишка, представляешь? Чернявый, сопливый, с разбитыми коленками! Самый настоящий!” - эта мысль казалось ему странной, почти безумной. Да и мне напоминала бред, но не спорить же, с человеком в кровавой рубахе. Я суетился, хотел бежать за помощью, но Аран остановил: “Не до этого. Сядь. Давай о сыне поговорим”. И мы говорили . О ребёнке, который, может, так и не родился. Вместо того, чтоб звать лекаря, я придумывал, какого цвете у него глаза (янтарные, конечно), волосы ( ты ведь сам сказал – чернявый, в отца ж!), каким было первое слово, любимая игрушка. Не знаю почему, но замолчать было страшно. Поэтому, когда Аран уставал говорить, рассказывал я. Мы, наверное, говорили так бесконечно. За это время можно было б полк солдат спасти! Не то, что мальчишку… А потом Аран сказал, что счастлив. Земли повидал, все, что хотел - испробовал, натанцевался – на сто жизней вперед. Теперь и сына узнал, говорит, умирать можно. Смеется. “Смеешься чего? Сдурел?” – спрашиваю. “Нет, ты просто не видел… я у того солдата, что пырнул меня, кошелек достать успел…веришь, прям из-за пазухи. Как был атаманским сыном, разбойником и ворюгой, так и останусь. С папашей встретимся на том свете, гордиться мной будет”. Потом вдруг побледнел. “Водички бы, друг”, - я к ручью кинулся, повернулся – всё уже. Сбежал паршивец отцу хвастаться. Не знаю, как у них положено, а я могилку вырыл, одежду стирать начал, чтоб в чистеньком уложить. Смотрю – из кармана кошелек выпал. Тот самый, последний. Мешочек кожи, с фамильным знаком и несколькими грошами. Я его спрятал, Арана похоронил и пошёл, куда глаза глядят. Как дальше было – не помню. Очнулся в какой-то забегаловке от вкуса пива. Такого кислого, что аж скулы сводит. А напротив мужичок сидит, хлеб с солью протягивает.