[/QUOTE]
Когда стало не в кого больше стрелять, я прислонился спиной к горячему от солнца кирпичному парапету и закурил. В распоряжении у меня была целая уйма времени – 15 минут минимум до того, как милиция оцепит весь район и начнет штурм здания. С крыши высотки открывался отличный вид не только на площадь (теперь усеянную парой с лишним десятком трупов), но и на почти что половину города со всеми парками, церквями, высотками и шевелящимися машинами нитками улиц. А за краем города, где возвышались китайские стены последних новостроек, начинался лес, сине-зеленый, превращающийся в небо, но которому плыли облака, сегодня похожие на большую и многочисленную отару небесных овец, медленно передвигающихся из одной стороны света (пастбища) в другую. Сидя на крыше, грех не уделить пару минут и не насладится таким зрелищем.
Ровно 32 минуты назад я поднялся на это здание, собрал свою винтовку, поймал в прицел первого подходящего для того, чтобы упасть лицом на асфальт, и нажал на курок.
Я не маньяк. Не псих. Я не наркоман, не алкоголик, от меня не ушла жена, меня не уволили с работы, я не должен ни кому большую сумму денег, не склонен к суициду и даже ни разу не был на приеме у настоящего психиатра.
Я – киллер, хотя в принципе к моему рассказу это не имеет никакого отношения.

Если говорить о причинах, побудивших меня сделать именно так – подняться на крышу с видом на многолюдную площадь, и открыть огонь на поражение, - то вряд ли я смогу объяснить вам что-либо конкретное. Но одно я могу сказать точно – это не импульсивный аффективный поступок, не сиюминутно принятое решение. Я готовился к этому, причем весьма тщательно.
Что касается убийства, то, видите ли, убивая людей самый главный шаг – первое убийство. Разве имеют значение цифры, количество жертв? Человека называют убийцей равноценно, убей он одного или дюжину, или сотню. Преступив черту единожды, уже не имеет значения, сколько шагов ты сделаешь дальше – один или десять, или даже шаг назад.
Поняв это однажды лежа в засаде, я понял так же, что абсолютно бессмысленно и глупо пытаться идти на попятный, путая собственную совесть, стараясь оправдать себя какими-либо независящими от тебя причинами, раскаянием, делаемым «вручную», при помощи подручных душевных «инструментов».
И что единственный остающийся путь – идти до конца. Что я собственно и сделал.

Прислонившись к парапету, разбирая винтовку и складывая её в чехол из под бас-гитары, я вдруг вспомнил, как в детстве играл в солдатиков. Рядом с поселком, в котором мы жили с родителями, стояла военная часть, у которой было собственное стрельбище, совсем неподалеку. И я, иногда с друзьями, а чаще в одиночку, бегал на это стрельбище, чтобы поиграть. На огневых позициях, там, откуда солдаты стреляли по мишеням, всегда было раскидано множество пустых автоматных гильз. Это уже потом, много лет спустя, в армии стали собирать гильзы после каждых стрельб, а тогда были времена соц-изобилия и никто не считал такой ерунды.
И я набивал гильзами полные карманы (это и были мои солдатики) и шел на песочные кучи, копал для них окопы и ДОТы, создавал целые укрепрайоны и неприступные оборонные позиции, специальные штабные блиндажи (офицерами были гильзы со вставленными в них пулями, которые я находил на откосе за мишенями).
А затем, когда все тщательные приготовления заканчивались, я собирал сухие песочные камни, от которых, когда они попадали, поднималось облачко пыли, как от настоящего взрыва, и начинал беспощадный и смертоносный артобстрел. Пыль стояла столбом, засыпало окопы, рушились блиндажи и укрепления, одну за другой меткими снарядами накрывало стратегически важные огневые точки. Вот уже прямым попаданием разрушен штаб. Я, прекращая на минуту огонь, подбегал к моей передовой и с упоением разглядывал, кто еще остался в живых, как держатся мои маленькие железные герои. Переставляя выживших согласно сценария битвы (кто-то занимал место павших, кто-то шел за подкреплением), я вновь начинал бой. Мои солдаты держались до последнего, и, в конце концов, посреди тел павших и песочных развалин оставалась горстка изнуренных сопротивлением, самых отважных и удачливых, которым доставались все почести.
Какой-нибудь придурок-фрейдист наверняка воспользовался бы случаем, чтобы углядеть в моих играх зачатки психоза будущего маньяка-убийцы. Вот, мол, на почве такой-то и такой-то дребедени в человеке начала копиться агрессия, которая затем вылилась…
Чушь. Мои сверстники в это время мучили лягушек и кидали в кошек кирпичами. И были отвратительны мне в своем желании власти над тем, кто слабее. Вот это – будущие маньяки…
А в моих играх главным для меня всегда была драма. Да, драма смерти, как одна из серьезнейших драм. Разве это не достойно переживания – в битве гибнут герои один за другим, и лишь единицам удается выдержать и выстоять?

Вой сирен внизу становился все более многоголосым. Я не стал выглядывать из-за парапета. Наверняка снайперы уже держат на мушке этот сектор крыши. Стрелять сверху они не могут, потому что это самое высокое здание в округе, поэтому им остается только ждать, когда я высунусь. Наверняка они думают, что я полный псих.
Захлопнув футляр, я посмотрел на часы. Восемь минут на передислокацию. Добравшись до люка в крыше, я еще раз проверил веревку и карабин и начал спускаться. 15 метров вниз по вентиляционной шахте, дальше десять метров прямо, потом направо, щель в кирпичной кладке и вниз до упора. Этот маршрут я уже проделывал несколько раз, пока не начал ориентироваться без фонарика. На плане здания этот лаз не отмечен (пришлось постараться, чтобы раскопать такие сведения), так что если они и успели перекрыть все выходы, я проскочу мимо, как невидимка. Спускаясь в темноте, я стал вспоминать эти тридцать две минуты на крыше.
Первым был лысый мордоворот, вылезший из своего «мерина». Всегда терпеть не мог таких типов, хотя хлопнул его скорее по привычке, чем по неприязни (большинство «заказных» обычно принадлежало именно к такой категории. Из второй двери машины выскочил такой же вышибала (видимо деловой партнер) и, вместо того, чтобы оказать первому какую-нибудь помощь, бросился бегом в толпу. Я уложил его выстрелом в затылок и он с размаху вклинился носом в бордюр, наверняка сломав себе в придачу нос и челюсть. Как ни странно, паники почти не было. Собралась толпа охочих до чужой крови зевак поглазеть на интересные трупы. Подошли милиционеры. Я перевел прицел на другой край площади, чтобы ажиотаж не разгорался слишком быстро. Скажите, когда вы видите на улице мужика со здоровенным как мешок, пузом, выпирающим на полметра вперед, с заплывшей жиром наглой мордой, который в придачу ведет себя так, как будто он – хозяин всего, вам не хочется взять и пнуть со всей дури в это пузо, а еще лучше – проткнуть его чем-нибудь острым и посмотреть, как он сдуется у вас на глазах, и превратится в жалкий мешок дерьма?
А дальше я уже не думал ни о чем. Просто нажимал на курок, как в тире, пока площадь не опустела.
Вот и канализационный тоннель. Через триста метров люк наверх.

«Всего два выхода у честных ребят
Схватить автомат и убивать всех подряд
Или покончить с собой…собой…собой
Если всерьез воспринимать этот мир…»

Странно, что только сейчас я вспомнил эти строчки когда-то часто слушаемой мной песни.

Две недели назад я шел по улице. Просто шел, как всегда. И вдруг снова появилось это безумное, импульсивное желание…Оно появилось не впервые, далеко не впервые…
Я шел по центральной улице, и повсюду было множество людей. Самых разных, занимающихся своими делами и собой, целиком поглощенных своими очень важными и суетными делами. Абсолютно уверенных в важности своих мелких суетных дел.
Я смотрел на их лица и видел в них только полную и бесповоротную уверенность в себе и своей суете. В их головах не было места ничему кроме этого тупого и непробиваемого осознания собственной важности и полной правоты.
Как? – удивлялся я. Как они могут быть так уверены в том, что всё делают правильно? В чем источник их непобедимого тупого напора, с которым они прут по жизни?
Вот навстречу идут два детины, жрут семечки, шелуха от которых виснет на их искривленных губах, и совершенно пахабнейшим матом и конским смехом оглашают
пол-улицы. На них искусственные кожаные куртки, рыночные спортивные штаны с классическими ботинками и одинаковые серые кепки. Они абсолютно уверены в том, что делают все как надо. Они ЗНАЮТ, что это правильно. И их не переубедить. Никакими словами. Можно заставить, если приставить к башке ствол и объяснить, что материться прилюдно – нехорошо, что спортивные штаны с кожаной курткой – уродство, что плевать шелуху от семечек налево и направо - неприлично. Заставить – да. Но переубедить невозможно.
Вот семейная пара: она - накрашена как африканская кукла, он - сама неприступная важность. Она уверена, что семейные сцены нужно устраивать только на улице. Она делает так всегда. Он знает, что в такие моменты самый верный выход – напомнить ей про деньги, на которые она покупает всё, и свою боевую раскраску в том числе. И они ни на секунду не задумаются о том, что кто-то из них поступает неправильно. Более того, они просто не видят никаких других вариантов. Потом они будут искренне удивляться тому, что у неё, оказывается, любовник, а у него – любовница, что их дети – тупы и неблагодарны, что никакой счастливой семьи не вышло да и быть не могло…И они найдут причину – он назовет её стервой, а она его козлом…И они будут правы. Потому что они всегда и во всем правы. Все они – мужчины и женщины, грязные работяги и богатые бизнесмены, бандиты и милиционеры, учителя и ученики – все правы!

Да в принципе это все ерунда, хрен мне ложить на то что они делают и как себя ведут, это все детали, мелочи. Просто самое страшное это то, что каждый из всех этих идущих мне навстречу людей абсолютно уверен в том, что он самый умный. Представляете себе? Сотни, миллионы людей, и каждый уверен, что он гораздо значительнее и умнее всех прочих! Каждый! Это же непостижимо здравым рассудком…это бред, абсурд, понимая который, уже невозможно жить спокойно…
И в тот день, идя по улице, я вновь ощутил страшное желание, чтобы в руках моих очутился заряженный автомат…Желание вскинуть его, нажать на курок и начать дырявить свинцом эти соломенные чучела…

Мне кажется, такое желание не раз возникало не только у меня одного. Мне кажется, каждый, кто однажды перестал считать себя самым умным и главным, хоть один раз желал сделать то же самое, что и я…

Вот и все. Решение было принято. Как и всякий раз после принятия решения, между ним и конечным итогом появилась пустота, вакуум, заполнение которого уже воспринимается как обычная ежедневная работа. Пока цель отодвинута, тебя поглощает лишь её достижение. Все две недели я практически не думал о том, что мне предстоит. Возможно, это работал некий внутренний предохранитель. Я спокойно разработал план, проработал и продумал детали… А потом наступило сегодняшнее утро.
О чем я думал, когда сидя на крыше, собирал винтовку? Да ни о чем… Ощущение пустоты и…знаете, иногда бывает, что возникает такое состояние, ну, как будто ты марионетка. Словно кто-то двигает тебя за ниточки…Нет, не то чтобы ты какой-то там зомби. Скорее, словно тобой управляет какая-то часть тебя, находящаяся извне, словно ты раздваиваешься и тот ты, у которого остаются мозги и руки, просто выполняет волю того, другого тебя…
Не было даже тени тех мыслей, которые двигали и толкали меня на этот поступок. Странно, но меня это даже не удивило…

Вот и люк. Осторожно высунув голову, я оглянулся по сторонам. Никого. Люк находился в безлюдной подворотне. Закинув чехол на спину и оглянувшись из-за угла, я спокойно направился к автобусной остановке. Где-то в двух кварталах выла милицейская сирена. Автобус подошел почти сразу, и я сел на свободное место в конце салона, поставив гитарный чехол между колен.
Пустота, которая навалилась и окружила меня со всех сторон, теперь имела совсем иную природу, нежели опустошенность усталости, пустота автоматического действия или пустая удовлетворенность достигшего цели. Это была пустота отчужденности.
Отчужденности от всего мира, до сих пор окружавшего меня. Словно все предметы, люди, этот автобус в котором я ехал, дома за окном – все это перестало иметь свои значения и материальность и превратилось в картинку, просто спроецированную на экран, за которым находится бесконечная пустота. Я стал чужим.

И тут я увидел девочку. Она сидела напротив меня и держала в руках куклу. Ей наверное, было лет пять, и на русых косичках болтались смешные синие бантики. Она, прислонившись спиной к большой полной маме, держала свою пластмассовую куклу-младенца, очень бережно прижав к груди и, чуть заметно покачивая, тихо-тихо мурлыкала какую-то песенку. Я словно загипнотизированный смотрел на неё, не в силах оторвать глаз. Завороженный, я вдруг нестерпимо яркой вспышкой осознал, что вижу что-то бесконечно важное для меня, что вот-вот пойму то, что пытался понять всю свою жизнь. То, что всегда неуловимо ускользало от меня, как ускользает смысл слов учителя от невнимательного ученика .
И, глядя из своей отчужденной пустоты, из этого черного тоннеля, в который я сам себя загнал, я вдруг увидел, как девочка медленно наклонилась к кукле и, заботливо поглаживая по голове, нежно поцеловала её в пластмассовую щеку…

Я окаменел, превратился в кусок гранита, вдруг почувствовавшего всю свою неимоверную тяжесть. И одновременно стал меньше и легче ничтожной пылинки. Все, что я не мог понять и принять до сих пор, ударило меня мощной взрывной волной…и я понял…Слезы потекли сами собой и я ничего не мог с этим поделать, да и не хотел. Огромная глыба осознания давила и жгла мой жалкий разум, вычищая, выдавливая из него всё, оставляя только эти слезы, только бесконечное понимание великого закона, с которым не совладает ничто в этом мире…Понимание и отчаяние. Отчаяние от собственной слепоты и ничтожности…Не в силах выносить этого, я обхватил голову руками и закрыл лицо, содрогаясь от слез и навалившейся боли…И безысходности… Почему все так? Почему я должен был пройти такой чудовищный путь, чтобы суметь понять это?
Девочка держит в руках куклу…мальчики играют в войну…Кто придумал это? Кто так устроил? Женщины рожают детей, а мы стреляем и взрываем… Девочка держит в руках куклу… как когда-то делала её мать, а до этого её бабушка и так до испокон века…И им не нужно причин, чтобы…

Автобус внезапно остановился. Я уже знал, что будет дальше. Двери с шипением раскрылись. Я открыл лицо и увидел большие и удивленные глаза девочки. Боковым зрением я заметил стоящие за окном милицейские машины и спецназовцев с автоматами, врывающихся в открытые двери.
- Не дергайся, спокойно…- стоящий у ближней двери держал меня на прицеле.
И тогда, собрав все силы, я сунул руку за пазуху, словно за пистолетом, и прыгнул так, чтобы автоматная очередь прошла мимо пассажиров…

Я успел почувствовать щекой и ладонями рук горячий асфальт. Был июль. По небу все плыли небесные овцы. Вот и пришло время платить за все, - подумал я, - в ад так в ад. Красная пелена закрыла глаза и почернела, превратившись в непроглядный мрак. И уже в самые последние секунды существования сознания я вдруг ясно понял, что все мои пули всегда летели только в меня, что всю жизнь я стрелял в себе самого, и ни в кого больше…Это было так просто и ясно, что я удивился, как не понимал этого раньше. Как все этого не понимают?
А потом я услышал Голос и понял, что уже нахожусь на пути в Рай…

.