Вот не отпускает меня британско-фразцузская трава!
Где связь? Читаем дальше ;)

* * *
Меня покинул в новолунье
Мой друг любимый. Ну так что ж!
Шутил: «Канатная плясунья!
Как ты до мая доживешь?»

Ему ответила, как брату,
Я, не ревнуя, не ропща,
Но не заменят мне утрату
Четыре новые плаща.

Пусть страшен путь мой, пусть опасен,
Еще страшнее путь тоски...
Как мой китайский зонтик красен,
Натерты мелом башмачки!

Оркестр веселое играет,
И улыбаются уста.
Но сердце знает, сердце знает,
Что ложа пятая пуста!

1911 Анна Ахматова

Ну ведь не иначе как без Гранд Опера не обошлось! Даром что дело происходило в Париже...

Одним из нежных майских дней 1910 года в знаменитом кафе «Ротонда», что расположено на знаменитом бульваре Монпарнас в знаменитом городе Париже, скандалили двое знаменитых мужчин – один художник, а другой поэт. А за ними наблюдала некая знаменитая женщина, поэтесса… Так Анна Ахматова познакомилась с Амедео Модильяни.

«Вероятно, мы оба не понимали одну существенную вещь, – напишет Анна много-много лет спустя в своих записках о Модильяни, – все, что происходило, было для нас обоих предысторией нашей жизни: его – очень короткой, моей – очень длинной. Дыхание искусства еще не обуглило, не преобразило эти два существования, это должен был быть светлый, легкий предрассветный час. Но будущее, которое, как известно, бросает свою тень задолго перед тем, как войти, стучало в окно, пряталось за фонарями, пересекало сны и пугало страшным бодлеровским Парижем, который притаился где-то рядом. И все божественное в Модильяни только искрилось сквозь какой-то мрак».

Их роман в Париже был кратким, но в своих стихах Анна упоминает и о времени следующей назначенной встречи.

Неведомо, под каким предлогом она уезжала, знакомиться, видимо, с недосягаемыми вершинами французской поэзии, совершенствоваться в языке… Как ни странно, Гумилев это проглотил: ему и в голову не могло прийти, что мимолетная встреча в «Ротонде» с каким-то «пьяным чудовищем» (он весьма презрительно отзывался о том художнике!) могла иметь последствия, столь разрушительные для его семейной жизни.

То, что эта встреча была заранее условленной, намеченной на май, снова выдали стихи. Как выдали и то, что Модильяни уже знал сокровенную красоту тела Анны, почти фантастическую гибкость, которой она поражала друзей и знакомых. Именно тогда он прозвал ее циркачкой, канатной плясуньей.

В 1911 году я приехала в Слепнево прямо из Парижа, - вспоминала Анна полвека спустя, - и горбатая прислужница в дамской комнате на вокзале в Бежецке, которая веками знала всех в Слепневе, отказалась признать меня барыней и сказала кому-то: "К Слепневским господам хранцуженка приехала"..."

Ей врезалось это в память, потому что так точно совпадало с тогдашней ее отчужденностью (ну да, она нездешняя, она парижанка), с ее настроением: мыслями она была еще с ним, еще там, в Париже, и Слепнево одно могло дать ей сейчас свободу и одиночество. А ей надо было побыть одной, наедине со своими воспоминаниями, со своими ожиданиями (Чего она ждала? Ждала, что придет обещанное письмо? Что распахнется дверь и на пороге мелькнет его плащ, которым они укрылись однажды от дождя, его широкополая шляпа?)...

...Стихотворение это (без даты) пронизано пронзительной тоской по тому, кто "забыл... написать, или уехал":
И страшно мне, что сердце разорвется,
Не допишу я этих нежных строк...
Оно и правда не было дописано, это нежное стихотворение, и при жизни Ахматовой напечатано было только один раз. И было еще много-много других, написанных той осенью и зимой, сперва в Слепневе, а потом в Царском Селе. В них тоска и ревность героини - то девушки-крестьянки, то галантной дамы на маскараде, которую ждет под кленом (все пол тем же кленом близ фонаря на улице Бонапарта) "таинственный граф", то маркизы, которой принц сломал перо на шляпе (по более поздней версии, оно задело о верх экипажа на прогулке в Булонском лесу, то самое белое страусовое перо, что Гумилев привез ей из Африки), то Алисы или Пьеретты, словно сошедших с сомовских фантазий на темы галантного века... И везде Он - о Его появлении узнаешь по плащу (иногда это "плащ и посошок"), по темным локонам, по ее неотвязной теперешней "любовной пытке", по ревности, которую так легко пробуждает в ней мысль о других, о другой.

...После переезда в Царское Село у молодой поэтессы (чьи журнальные публикации вызвали благожелательные отзывы знатоков и корифеев) появляются новые вздыхатели и поклонники ("новые плащи").

(из статьи Анна и Амадео http://www.liveinternet.ru/users/kandra/post56187011)