Это цитата сообщения elle_est_chatte Оригинальное сообщение

[401x699]
Настроение сейчас - Траурное

Человек, который так и не дожил до возвращения домой. Которому мы пытались помочь вернуться на родину, но не смогли. Простите нас, пожалуйста, Саадул. Вечная Вам память.
Нам беженцы написали смс-ку: "За две недели до смерти он вспоминал вас и все благодарил..."
Больше ничего исать не буду, потому что лучше Ирины, с которой мы ездили к нему, о нем уже никто и никогда не напишет.


Советский солдат вошел в Страсбург
Ирина ХАЛИП, спец, корр. Новой Газеты, Страсбург

Февраль-2006: ветеран Великой Отечественной Саадул Арсамаков пытается вывести из окружения 18 тысяч беженцев.(фото автора)


Больше всего на свете я боялась, что он не приедет. Мне сказали, что Саадул Арсамаков заболел, плохо себя чувствует и дорога по маршрут Майское — Магас — Москва — Франкфурт — Страсбург (и обратно) будет для него слишком тяжелой. Впрочем, в 88 лет и болеть не нужно, чтобы такая долгая дорога оказалась тяжелой. Другой бы и не пустился в этот путь в таком возрасте, да еше и с разрушенными надеждами.
Это по молодости обычно кажется, что все проблемы решаемы и при желании можно изменить весь мир. В 88 лет, 12 из которых — самых «расцветных» — прошли в ссылке, а последние 13 — в железном вагоне на краю дороги под высоковольтной линией, уже трудно надеяться на изменение мира к лучшему и восстановление справедливости.
Когда «Новая» писала о герое войны, ингушском беженце из Пригородного района Саадуле Арсамакове, ему было 87. Когда Арсамаков получил приглашение из Страсбурга приехать и встретиться с руководством Комитета ПАСЕ по делам беженцев, миграции и населения, ему исполнилось 88. В этом возрасте не то что каждый год — каждый месяц отнимает силы. Восстановить их уже невозможно.
Саадул не хотел никуда ехать, но другие беженцы, живущие в вагонах поселка Майское, сказали: «Дед, ты помнишь, как бросался на амбразуру в сорок третьем под Новороссийском?.. Считай, что ты снова должен это сделать. Тогда ты спасал свой полк, а сейчас ты спасаешь всех нас». Больше он не сомневался. Поехал.


В назначенный час из автобуса Франкфурт — Страсбург Саадул Арсамаков не вышел. Я подумала: «Все, он не доехал. Ему стало плохо, он не смог сесть в автобус...». Позже выяснилось: водитель автобуса был настолько потрясен, увидев Арсамакова — кажется, даже без орденов, в пальто и шапке в нем все равно можно безошибочно распознать героя войны, — что на языке жестов объяснил ему: никуда не выходи, я тебя отвезу, куда скажешь. Доведя автобус до конечного пункта, водитель сдал его напарнику, посалил Арсамакова в свою машину и отвез в гостиницу на окраине города, название которой было записано у старика на бумажке. Помог поселиться и пожелал победы: знак «победа», когда указательный и средний пальцы складываются в латинскую букву V, понятен носителю любого языка...
Арсамаков привез с собой кучу документов: справки, копии писем своих собратьев по несчастью во все российские инстанции и ответные отписки, газетные статьи об осетино-ингушском конфликте — все нехитрое досье, собранное за долгие 13 лет, когда на окраине жизни и делать-то было больше нечего, кроме как вести летопись страданий.
— Я, наверное, ничего им не смогу объяснить, — говорил Арсамаков накануне своей встречи в Совете Европы. — Они на другом языке разговаривают, на политическом... А я не политик, я солдат...
У 88-летнего солдата болели почки. И вообще ему было трудно идти. Я по наивности начала предлагать: «Вы должны увидеть страсбургский собор и «маленькую Францию» — самый красивый район города. Вы должны попробовать эльзасскую кухню». Какое там! Свою первую в жизни поездку в Европу он расценивал не как везение, не как награду, а как тяжелое задание, вполне сравнимое с выходом из окружения там, под Новороссийском. Его не интересовали прелести эльзасской архитектуры. Единственный вопрос, который задавал себе серьезный до невозможности солдат: «Будет ли толк из этой поездки — или все зря и ничто никогда не изменится?».


В Страсбурге в тот день впервые за многие годы пошел снег. Ступеньки, ведущие к крыльцу Совета Европы, были скользкими и опасными для старика с тростью. Подняться на это крыльцо — все равно что на третий этаж. Но Арсамаков отчаянно отказывался от помощи и шел самостоятельно. Дряхлый старый солдат той войны, после которой уже прошла целая человеческая жизнь, снова шел в бой за свой народ. Теперь, в двадцать первом веке, — за 18 тысяч беженцев, которые до сих пор не могут вернуться домой, и за те полторы тысячи, которые, как и он сам, 13 лет медленно умирают в железных гробах Майского.
Арсамаков и говорил, как солдат. Я до сих пор не понимаю, как он смог в такой короткой речи изложить все: и две собственные официально объявленные гибели, и выживание таким чудом, какого вообще не бывает на свете, и депортацию 1944 года, и изгнание из Пригородного района в 1992-м, и бесконечно долгие 13 лет под высоковольтными линиями, и трагические судьбы его соплеменников, и утраченную надежду на справедливость, и ее новое обретение здесь, в Страсбурге...
Был такой персонаж у Александра Кушнера — полковник, «всю жизнь рассказавший свою за пятнадцать минут, ну а я бы и в три уложился...». Саадул Арсамаков уложился не в три минуты. Но в пятнадцать — железно. Никто из присутствовавших европейских парламентариев не смотрел на часы. Если бы он говорил два часа, его бы все равно никто не прервал. Европа уважает героев войны. Совет Европы уважает права человека. А Парламентская ассамблея Совета Европы создала целый комитет по делам беженцев.

Саадул Арсамаков — настоящий солдат. Политические игры, спорные территории, бюрократические преграды и международные интриги — это не для него. Он говорил только о человеческих страданиях и о том, что всех этих людей еще можно спасти. Свое выступление Саадул Арсамаков закончил фразой: «Пожалуйста, помогите мне восстановить свои права...».
Я очень надеюсь, что ему помогут. Во всяком случае, первые шаги уже делаются. Обсуждение ситуации в Майском запланировано на ближайшее заседание Комитета по делам беженцев.
Хорошо, что беженец может приехать в Страсбург и просить помощи. Хорошо, что его выслушают и при всем надсадном скрипе, свойственном бюрократической машине любой международной организации, эта машина все-таки начнет двигаться. Плохо другое: то, что старый, больной человек вынужден ехать за тысячи километров, потому что в родном государстве ему уже не к кому обратиться за помощью. Это делает честь Совету Европы, но не делает чести России, чьи граждане, похоже, скоро начнут обращаться в Совет Европы и в Европейский суд по правам человека сразу же, без всяких попыток добиться справедливости в своей стране.
Впрочем, у России еще есть шанс опередить Европу — нужно просто помочь ингушским беженцам обрести дом. Не дожидаясь, пока о них заговорит вся Европа. Не дожидаясь, пока ПАСЕ примет еще одну резолюцию.
Не дожидаясь, пока помощь придет извне, принеся облегчение беженцам и стыд — государству.

Я так и не показала Саадулу Арсамакову Страсбург. Он слишком плохо себя чувствовал. Его здорово утомил локальный бой в Совете Европы. Впрочем, там не было врагов, старик воевал не «против», а «за» — за несчастных жителей Майского, которым к 1 марта предписано убраться из лагеря, чтобы не мешать пасти скот, и еще за 17 тысяч других беженцев, которые до сих пор не могут вернуться домой.
— Все-таки не зря это все?.. Как ты думаешь? — спрашивал перед отъездом Арсамаков. — Не зря? Может, мне Всевышний столько лет дал прожить, чтобы я успел еще что-нибудь сделать?.. А знаешь, жена ведь говорила мне: «Старик, ну куда ты едешь — посмотри на себя! Ты же не доедешь, помрешь в дороге!». А я ей отвечал: «Ты ничего не понимаешь, я во Францию жениться еду! На француженке! Вот привезу вторую жену — тогда увидишь...».
— Конечно, — говорила я, — останьтесь на пару дней здесь — и, уверяю, очередь из француженок выстроится! Еще нескольких жен привезете!
— Боюсь, что эта война для меня уже окончена, — дробно засмеялся дед.
Все не так просто, старик. Твоя война никогда не закончится. Уж если ты выжил два раза, будучи объявлен мертвым, если пережил две депортации, если прожил 88 лет, если стал первым из тех несчастных, кого услышала Европа, — твоя война продолжается. Тебе никуда не деться из твоего окопа. И прости меня, старик. За то, что не поняла сразу: не стоило тащить тебя в «маленькую Францию» и удивляться, почему тебе это неинтересно. Теперь понимаю. Красоты Франции ты начнешь различать только после того, как закончится твоя война и беженцы вернутся домой. Мне бы очень хотелось в этот момент быть где-то неподалеку...

[236x363]