Началось все в июне... даже в конце мая.
Глядя на обнимающиеся парочки в парках, невольно видишь их маленькое счастье удовольствия быть друг с другом, быть друг для друга. И ты не видишь ни их ссор, ни их боли...трагедии быть друг с другом, быть друг для друга.
Раньше я думал, что не может быть иначе... Что эти парочки или ссорятся, или остаются друг с другом... Но какая-либо увертюра должна была быть.. Но бывает ведь...
Это я понял, когда увидел Машку в первый раз. Я куковал на втором этаже макдональдса, что на южке, и смотрел в окно. Она сидела, целовалась с каким-то холеным парнем в костюме. А потмо он прсото встал и ушел.
На следуюший день она сидела в одиночестве и курила. Прошла неделя.. другая.. а она все сидела и ждала. Во вторник я купил цветы - букет из красных роз и белых лилий. И стал смотреть на нее, как она курит...Спустился.
Она, в драных джинсах и черной широкой майке,с ног до головы в фенечках, она блестела и переливалась на солнце титановыми шариками пирсинга в лице - в губе, в носу, в бровях....
- Девушка, можно вручить вам букет как самому нежному и красивому цветку в нашем городе?
Она оторвала глаза от асфальта и подняла их на меня, густо подведенные черным карандашом, такие вишнево-темные, как будто горький шоколад.
- Это вы мне?
- Именно,- я сел рядом.- Как звать-то тебя, красавица?
- Машка я,- сказала она и улыбнулась, обнажив смайл.- А ты?
- А я - Андрей.
Она пожала мне руку.

И с тех пор мы стали с ней вместе.. гулять, общаться, проводить время.
Чем дольше я был с ней, тем дольше мне казалось время без нее, и когда кончилось лето и она перешла в 11 класс, она переехала ко мне.
Она вытащила из лица всю эту дрянь (aka пирсинг), перестала укладывать коротенькие белокурые волосы в панковские иголочки... а по утрам меня будил запах кофе и ее сдалвенный кашель (она простудилась месяц назад, а кашель остался), и мы вместе уезжали - она в школу, я в институт...
- Маш, сходи к врачу.
- Зачем?
- Чтобы знать что все в порядке.
- Посмотрим.

ПРОшел еще месяц... настал декабрь.
- Андрей, знаешь...
- Что?- я обнял ее и прижал к себе, накрыв нас пледом.
- Я вот как раз школу заканчивала... Но весь апрель не ходила, меня к психам положили... В моей школе 5-10 квадратных метров всей левой части на каждом этаже были заколочены. И они даже лестницу захватывали.. Но только левую часть, были только правые.. А все проходили фанеру насквозь, как будто ниче там и не было.. А там мальчик умер, Никитка, сын импрессиониста Никольского, который жил в лесу рядом со школой. Он еще все время желтым по черному малевал... И как-то раз Никольский Никитку с лестницы в школе и швырнул. Я как-то раз шла мимо его дома, он одноэтажный такой, кирпичный, и все-все-все затянуто сухим плющом или терновником.. Кроме одного окошка, я туда еще камень кинула и просунула руку... чтобы темноту, проверить, какая она на ощупь. И меня схватил кто-то.. рука как у тебя, только холодная.
- Хах, Машка, ну ты выдумаешь..
- Это не шутки,- шепнула она мне в ухо.- И не мыльная опера.
- Ну-ну..
- И завтра я к врачу иду.
- Что это заставило тебя передумать?
Она повернулась на спину и положила мне голову на плечо.
- В кашле капельки крови.
- Вот говорил я..
- А ну-ка цыц,- она улыбнулась и поцеловала меня.
Утро. Кофе. Кашель. Машка... Зеленые часы на стене. Шоколадные глаза и вишневая улыбка....
Из кабинета врача она вышла заплаканная.. и будто постаревшая лет на десять.
И началось - клиники, больницы, нужные врачи и бесполезные операции, облучения и мерцающий экран у меня на кухне, большие деньги и маленькие рюмки коньяка на ночь. И не было больше утреннего кофе и утренней сигареты, белокурой головы с шоколадными глазами, и ее тонких белых ножек в мягких тапочках...

Жизнь - это кубик рубика, над которым посмеялся какой-то придурок, и поменял рыжий и белый квадратики местами, и теперь ничего дельного не получится, многолетний труд ушел коту под хвост.

Она спала, когда я пришел к ней.
Врач сказал, что есть еще один шанс, так называемая *трансплантация крови* - уничтожение всех раковых клеток, потом откачивание ее крови и в этот почти стерильный организм вливается новая кровь.

После операции прошла неделя. Я уже вторые сутки дежурил около нее, вслушиваясь в аппарат для искусственного дыхания... *хоть врач и говорил что она может дышать сама*... Эти чертовы мехи в цилиндрах.. Будто теперь только в них жила настоящая эссенция ее вишневых глаз, и тихо ахала и шипела словно от боли. Я глажил ее тонкие, недавно отросшие волосики, пушистые, как у ребенка, смотрел на ее желтоватое лицо, на ее етмные веки... Прямо в ее темные глаза, такие глубокие, что казалось, что в них можно утонуть, настолько заполненные жизнью, что казалось, что она скоро польется вместое со слезами по ее худым щекам; кричащий ультразвуком, казавшийся еще громче из-за кислородной маски, скрывавшей пол-лица, взор...
Худая, легкая, тонкая рука, как дуновение ветра, легла на мою руку, и все расплылось в слезах, впервые за много лет.

Август. Мы лежим в парке на проспекте Вернадского. Она улыбается мне, щурясь на солнце и запустив руки в траву. И у нас с ней теперь было солнечно всегда...
И вовсе не потому, что мы вчера съездили к ней сначала в школу, где я увидел белую карликовую фигурку, проскользнувшую мимо нас и с улюлюканьем скрывшуюся в кабинете биологии, а потмо мы пошли к дому импрессиониста, и я тоже кинул камень в окно и прикоснулся к етмноте, и меня схватил за руку кто-то холодный. И не потому, что в Машке теперь текла чужая кровь и чужая жизнь. И не потому, что кубик рубика наконец-то был решен.
Все потому, что в ее вечно влажных шоколадных глазах светилось яркое, вечнозеленое сияние жизни, которого хватило бы на всех.