Под катом - маленький отрывок из "Лабиринта отражений" Лукьяненко, который при прочтении запал мне в душу. Я его перепечатала. Такая вот маленькая блажь. Теперь я могу думать, что отдала хотя бы такую незначительную дань человеку, написавшему слова, которые я очень хотела прочитать. Мне кажется, что я и трактую этот отрывок как-то отдельно от остального содержания книги, и, наверное, совершенно неправильно. Скорее всего, он значит абсолютно не то, что я хочу в нем видеть... Но я имею на это право.
"- Хозяев нет дома, но квартиры живут,- шепчет Вика. – Рубашка на спинке стула, игрушки, разбросанные по полу, капающий кран и мусор, заметенный холостяком под диван… Так?
Молчу.
- Ленька, а ты – нормальный? – тихо спрашивает Вика. – Я строила горы, где нет и не должно быть людей… тоже странно, наверное. Но я не очень люблю людей.
- Не ври, - прошу я.
- А ты построил дом, в котором никогда не будут жить. Нет, дом, где почти живут. Дымящаяся трубка в пепельнице и горячий чайник на плите… Панельная «Мария Целеста». Зачем, Леня?
- Я не в праве был селить их по-настоящему. Придумывать характеры и лица, горе и радость. Пусть так… только вещи. Они тоже могут многое рассказать.
Мне все кажется, что она не понимает. Не может понять до конца, и я говорю взахлеб, торопливо:
- Ниже этажом живет парнишка, меломан. Он из Подольска. Иногда он увлекается и включает свой магнитофон так громко, что приходится стучать в пол. Но он неплохой парень, он сразу делает тише. У него отличная коллекция, там и кассеты, и винил, и си-ди. Всего понемногу. Больше винила, он сейчас копейки стоит, никому не нужен, а у него проигрыватель «Вега», старый, но неплохо крутит. А на шестом этаже такой странный тип, он, кажется, инженер, работает на тульском заводе, раньше делал оружие, сейчас – всякий ширпотреб. Мечтает писать любовные детективы, придумал вот такой жанр… Он их и пишет, печатает на машинке по вечерам, но никому не показывает. Сам понимает, что плохо выходит, редкий такой тип графомана, безобидный. Я иногда брал его рукописи, смотрел, это и вправду ерунда, но добрая такая, наивная, ему надо было родиться в восемнадцатом веке…
Вика не отвечает, и я продолжаю, уже понимая – ошибся, не надо было показывать ей эту пустую квартиру, а тем более, говорить о других, ей не понять эту странную блажь, этот бред, который я строил два года…
- На третьем этаже – старушка, одна в трехкомнатной, ей тяжело живется, я знаю. Тем более, она откуда-то с Украины, из Харькова, кажется. Телевизор включает только тогда, когда идет мыльная опера, и то делает яркость послабее – думает, что так электричества меньше уходит и кинескоп не портится… Но она боится пускать постояльцев или разменивать квартиру, может быть, и правильно. Я редко к ней захожу, я ведь ничем не могу помочь, а мне страшно смотреть, как она живет. Особенно перед праздниками, знаешь, самая страшная нищета – это нищета, которая пытается встретить Новый год. Дети ее забыли, а может быть, и не было детей или погибли на войнах, у нее фотография на стене – паренек в российской военной форме…
Вика молчит.
- На втором – парочка, они смешные. Год всего женаты. Из Уфы. Постоянно ругаются и мирятся, иногда слышно в подъезде… а потом то чашка разбита, то дверью так хлопнули, что посыпалась штукатурка. А мне все равно кажется, что они не разведутся. Их что-то держит вместе, то ли тайна какая-то, то ли любовь, а может, и то и другое, любовь – это тоже тайна. А трехкомнатная там пустая… совсем. Жила еврейская семья, уехали, квартиру продали какой-то посреднической фирме, а та что-то никак не перепродаст. Может, заломили много, квартира в Москве, в хорошем районе…
Я задохнусь в этой тишине, в ее молчании.
- На первом старик инвалид, на костылях. Может быть, самый шумный и едкий в Курске. Скандалит в магазинах, ругается с соседями, всегда проскакиваю первый этаж побыстрее, боюсь с ним сцепиться, а это неправильно будет, он ведь не виноват, что стал таким… это жизнь. Жизнь…"