О. нервными глотками прихлебывал кофе, курил сигарету за сигаретой и говорил вполголоса, но очень быстро:

- Она дура, понимаешь, полная клиническая идиотка. Все, что ее интересует - тряпки, косметика и сериалы. Я прихожу с работы, а она пересказывает мне очередную серию каких-то "счастливых вместе", и захлебывается смехом, говоря: "Прикинь! Ну точно как у Ритки с Тошей было, ага?" Готовит какой-то мегадесерт по рецепту подруги подруги подруги, и даже не задумывается о том, что перед десертом, кстати, не получившимся напрочь, следовало бы подать какое-то основное блюдо! А помнишь, ты давала мне наконец-то диск "Форрест Гамп"? Ведь отличный же фильм, да? Она ушла за компьютер отвисать в очередном женском форуме минут через двадцать, объяснив мне, что фильм "какое-то унылое говно", а Том Хэнкс - "ваще урод какой-то нифига не симпатичный". Ты себе это представляешь?

Я киваю, вздыхаю и отпиваю наконец свой кофе. Нет, я верю О., он говорит мне чистую правду. Только вот загвоздка в том, что он не говорит мне ничего нового. Все это, ну, может без таких подробностей, я знала с первого дня своего знакомства с "прелестной Л."

Мы тогда тоже пили кофе, и "прелестная Л." без умолку рассказывала мне подробности какой-то распродажи, и как они с подругой, и как там какая-то тетка, и какой козел муж другой подруги, что не отпустил ее с ними. И все это время она не забывала оказывать знаки внимания "миленькому О.", да еще ревниво следить, чтобы я держала дистанцию, не покушаясь на ее мужчину.

Она без конца напоминала, что мы отдыхаем, проводим приятный вечер, поэтому нам не следует говорить о работе ни слова, да и вообще не нужно забивать голову всякими сложными вещами. Разговор крутился вокруг того, какой купальник лучше выбрать для ее будущего отдыха в Патайе, о том, что О. хочет брать "Ford", но он такой ужасный, а ей безумно нравится "Mazda", непременно красная, и что мне следовало бы к этому своему топу выбрать лак поярче.

И вся она была такая легкая, порхающая, блистательная, безупречная от острых своих каблучков-шпилек до кончиков наманикюренных ногтей. И талия ее была подчеркнута милым поясочком, и грудь выглядывала из декольте достаточно, чтобы вызывать у О. перманентное кислородное голодание, а уж как мило шевелились подчеркнутые блеском губки, когда она говорила, как трепетали ресницы при томном взгляде на возлюбленного...

Я вспоминала все это, и думала, стоит ли мне говорить О., что в двадцать с лишком лет человек не может превратиться в идиота за пару месяцев, если, конечно, это не какой-то клинический случай. И что "прелестная Л." никогда не блистала интеллектом. И что женился он на ней совершенно добровольно, хотя, конечно, насчет наличия положенных в таких случаях здравого ума и трезвой памяти можно усомниться. Л. ничуть не изменилась, просто с началом их семейной жизни изменился угол зрения, под которым ее видел О. Раньше то была девочка-праздник, идеальная для приятного отдыха. А теперь вместо этой девочки он захотел видеть спутницу жизни, надежную, уютную, близкую. И не увидел.

Наверное, следовало бы сказать о том, что он был глупо поспешен в своем решении создать с ней семью, что действовал, повинуясь импульсу влюбленности, вместо того, чтобы остановиться, подумать, повнимательнее посмотреть на человека, спросить родных, спросить самых близких друзей, взгляд которых не был затуманен пылкой страстью. Спросить тех, кто желал ему добра и ответил бы честно. И это были бы справедливые слова. Жестокие и справедливые.

Но я промолчала обо всем этом. Потому что знала - он понял и сам. Уже давно. Поэтому я сказала только лишь, что лучше уйти сейчас. Пока прошла всего пара месяцев, пока нет детей, нет привычки в конце концов, очень мало того, что на сухом юридическом языке именуется "совместно нажитым имуществом". Сказала так, потому что в глазах О. увидела - остаться с ней не вариант.

И мы снова пили кофе и говорили обо всем на свете. Только я никак не могла отделаться от одной мысли. Раз я такая умная, то почему я такая дура?