Я решила немного побродить по городу, надела плащ, закрыла за собой дверь и буквально натолкнулась на Олеко. Он стоял у двери подъезда, опершись о косяк, скрестив руки и ноги.

– Фу-ты, ну и перепугал ты меня, – выдохнула я, стараясь сдержать радость.

– Привет, сестренка. Я вот стою и думаю, забыла нас Тигриный Глаз что ли.

– Ой, прости, Олеко. Я как раз...

– Чего уж там. Хочешь прогуляться?

Я последовала за ним, недоумевая, откуда он знал, что я выйду, или просто заходил к Харко. Или действительно стоял и думал?

Мы шли рядом, молчали: я никогда не умела вести беседу, а Олеко часто задумывался о чем-то. Порыв холодного ветра заставил меня плотнее укутаться в плащ-накидку. Угрюмые грязные здания с облупленной штукатуркой, серые камни тротуара, редкие голые бурые деревья придавали улице унылый вид.[24] Но я ничуть не жалела, что пошла с Олеко. Несмотря на мою угрюмость, я с удивлением обнаружила, что привязалась к нему.

Я сказала приятелю, что живем хорошо благодаря ки, которые раздобыли у сыса, мать продолжает работать в кабаке, в выходной ищет более высокооплачиваемую работу.

– Подожди-ка, – прервал Олеко и подбежал к нищему-калеке, сидящему у подъезда старого дома, Мальчик присел перед беднягой на корточки спиной ко мне, потому я не видела для чего, встал и вернулся ко мне. Нищий благодарно кивнул.

– Я его знаю, он хороший парень, немного покалечило на войне, – сказал паренек. – Продолжай, я тебя слушаю.

Олеко умел слушать, но ему приходилось часто отвлекаться, здороваясь с многочисленными знакомыми. Я не обижалась – он не виноват, что его любили и каждый лез, высказывая радость встречи.

– Я не могла представить, что буду воровкой. Одна мысль от этого привела меня в ужас, я не могла уснуть. А сейчас, после того, как я это сделала, моя совесть ни разу не упрекнула меня. Будто ничего особенного не произошло, хотя я прекрасно понимаю и осознаю, что я своровала.

Олеко склонил голову и внимательно посмотрел на меня, но ничего не ответил.

До нас донесся хрустальный грустный голосок, поющий песню о счастье. Олеко поманил меня.

На небольшой площади рядом с пустым обветшалым фонтаном сидел немощный старик и играл на луне[25]. Возле него стояла худенькая девочка с волосами лилового цвета, с ее губ слетала дивная песня.

Припев почему-то мне запомнился. Не уверена, что все точно, но смысл такой:

Счастье, счастье,

Звездой

Ты спустись с небес

И укрой меня.

Счастье, верю –

Ты есть,

И когда-нибудь

Ты найдешь меня,

Счастья

Ласковый луч.

Песня кончилась. Девочка вздохнула, опустила голову. Олеко подошел к ним, я последовала за приятелем.

– Добрый день.

– Добрый, добрый, Олеко, – старик улыбнулся ему.

Девочка повернула лицо и радостно вскричала, как-то неестественно протягивая руки:

– Олеко! Олеко!

Он поймал ее блуждающую руку, ласково пожал. Тут я поняла, что маленькая певица слепа.

– Я привел с собой подругу. Уверен, она тебе понравится.

Олеко вложил ее тонкую ручку в мою ладонь. Свободной рукой девочка дотронулась до моего лица и подняла на меня большие незрячие глаза, в которых отразилось зимнее небо, серое и светлое, с бликами голубизны.

– Лючия, – сказала она свое имя. Она была возраста Офелии.

– Рэкса, – ответила я.

– С этой песней вы многого не заработаете, – обратился Олеко к старику, – богачи такую не любят.

– Зато любят бедняки, середняки, рабочие да кваши. От них перепадает. А сыс больно и не подают, слишком бедно мы выглядим, тьму сыс не любят.

Я присела рядом со стариком. Его звали Санок. Он расспрашивал меня о жизни. Неподалеку Олеко тихо разговаривал с Лючией. Паренек сидел на ограде фонтана, она стояла рядом, прильнув к нему, чтобы ощущать, что он рядом. Девочка близко склонялась к Олеко, касаясь длинными гладкими прядями волос его лица. Она тихо рассмеялась хрустальным колокольчиком в ответ на его негромкие слова.

– Ах, ты моя Люция-Лючия, – услышала я восклицание Олеко, весело обнявшего девочку. Она запрокинула голову и еще звонче рассмеялась.

Сердце мое кольнула ревность. Ну какая же сукопа! Ведь я не единственный друг Олеко, есть и Тара, и Арнык, и многие другие. Вот только когда Олеко смеялся с Тарой, я не ощущала подобного чувства, что сейчас. Мне казалось, что Лючия ближе Олеко, чем я, словно он был для нее не просто другом, но и братом. Она ему так безгранично доверяла, что просто умиляло. Впрочем, может из-за того, что незряча.

Слепые люди вынуждены доверять другим.

Старик любяще следил за Лючией и Олеко.

– Она так рада, когда Олеко навещает нас.

Вскоре мы распрощались, Лючия ласково сказала мне "доброго пути", а Олеко с силой сжала ладонь.

Я заметила, что Олеко опустошил весь свой тощий тусу.



Проходила неделя за неделей. Три-четыре раза я встречалась с друзьями у Олеко на дереве, когда кто-нибудь из ребят забегал за мной и звал к Олеко. Как я поняла, к нему можно приходить без всякого предупреждения, правда, если застанешь его дома, но я не умела наносить визиты без приглашения. Поэтому, когда друзья собирались к Олеко, я старалась не пропускать встречи.

Снежана на весь вечер и ночь забрала Офелию и Лиру с собой на работу. У хозяина кабака, где работала мама, родилась долгожданная дочь, и по этому поводу он устраивал большое застолье в своем заведении, разрешив своим работникам привести своих детей на кухню и накормить остатками с праздника. К немалому удивлению родных я отказалась от столь заманчивого предложения наконец-то наесться нормальной пищи, потому что накануне заходила Тара и сообщила о предстоящей встрече у Олеко. Я не стала объяснять маме причину моего отказа, она не поняла бы, но я ни за что бы не променяла встречу с другом ни на какую еду.

– Посмотрите на нее, она брезгует объедками! – рассердилась мама, ей, наверное, стоило немалых трудов уговорить хозяина, чтобы он разрешил привести всех троих детей. – Если ты такая гордая, что ж ты дружишь с отбросами, научившими тебя воровать?!

– Они не отбросы! – в свою очередь разозлилась я. – И лучше есть черствую лепешку с плесенью, чем объедки с роскошного стола!

Мать звучно шлепнула ладонью по моей щеке, на том разговор наш закончился.

Я и Тара столкнулись с Олеко у входа в его часовню. Он вел за руку тоненькую фигурку, укутанную в большой не по росту серый плащ. Мы поздоровались, спутник мальчика обернулся на голоса, восклицая:

– Тара! Рэкса!

Это была Лючия.

На лестнице парнишка легко подхватил Лючию на руки, чтобы не проводить слепую девочку по разбитым ступенькам, и понес наверх. Мы последовали за ним. Перед входом к коморке Олеко опустил Лючию с рук и, придерживая ее за плечи, крикнул:

– Лихок!

В проеме входа в дом Олеко появилась сиреневолосая голова Лихока, он помахал рукой и швырнул конец каната. Олеко, поймав веревку, негромко проговорил, обращаясь к Лючии:

– Держись крепче.

Девочка нашла плечи мальчика и, подскочив, обхватила их тоненькими руками и сцепилась ногами на поясе. Олеко ухватился за веревку покрепче и, оттолкнувшись, перелетел проем с Лючией за спиной. Я испугалась, что Олеко сорвется, но девочка была легкой. Лихок взял Лючию за руки и помог забраться в коморку. Олеко залез за ней и отправил канат нам с Тарой.

В коморке помимо Лихока нашу четверку поджидали Тинка, Джат и Леха. Позднее подошел Арнык, он позвал, и ему бросили веревку. Лючию усадили на диванчик, заботливо укутав стареньким одеялом, Олеко устроился с ребятами на соломе у костерка. Мне показалось, что Лючия предпочла бы сидеть рядом с Олеко на полу, чем на теплом диване, но она была счастлива, что уже присутствовала здесь. Я спросила Тару, часто ли Лючия бывает.

– Редко, она не хочет оставлять дедушку одного. Лишь когда Санок сам уговорит ее. У него свои виды на Олеко, – Тара хихикнула.

– Какие? – не поняла я.

– С кем Лючия останется, когда старик умрет? Он понимает, что Олеко Лючию не бросит.

Мне стал неприятен разговор, и я поспешила уйти от него.

Рядом с Лючией на диване сидела Тинка, но после того как я приткнулась между ними, она через некоторое время перебралась поближе к Таре. Я погладила ручку Лючии, она улыбнулась, произнеся мое имя. Лючия чем-то похожа на мою младшую сестру, не будь Лирка такой толстой; жаль, что Лира ничем не похожа на маленькую певицу своим черствым сердцем.

– Спой что-нибудь, Лючия, – попросила Тара.

– И верно, Лючия, спой, а, – поддержала Тинка.

Лючия сложила ручки и, улыбнувшись, произнесла:

– Хорошо, но только после того, как споет Олеко. Я прошу, мою любимую, про крылья ветра…

Я ошеломлено перевела взгляд с девочки на Олеко.

– Ну ты что, Лючия, поешь у нас ты, а не я, – сконфузился мальчик, но его не стали слушать, наперебой уговаривая, пока он не сдался.

Мне было так безмятежно и хорошо, я щурилась на костер, как сытый шухр на свет, я не заметила, как прикорнула у плеча Лючии.

– Как прекрасна земля,

Что плывет под тобою,

О, когда, как стрела,

Ты летишь с ветром споря.

И как сладостен ветер,

Тот, что бьется в глаза,

Что рожден на рассвете,

Как лесная роса.

Я с удивлением внимала песне Олеко, в своей прежней жизни я ни разу не слышала, что кто-либо из нуритян читал, сочинял или рассказывал стихи, мы никогда не изучали их. За всю мою жизнь я слышала их всего три раза: один – от бедняка, с которым я случайно столкнулась в подворотне, он бы явно не в себе и орал во все горло: "Раскинулось море широко", второй – от Глоши про мятежный парус и грустная песня Лючии про счастье. И оказалось, что среди тьмы про стихи не только знают, их поют.

– Вольный ветер,

Если можешь, ответь мне,

Как взлететь словно птица,

Хоть на время, на миг,

Подари свои крылья,

В небесах – отними,

Я согласен разбиться

И услышать свой крик,

Но я знаю, что взмыл я,

Пусть умру с этим я.

И промолвил мне ветер:

"Все желанья – лишь сон,

И нет правды на свете.

Я услышу твой стон,

Но я честно отвечу –

Ты умеешь мечтать –

Ныне птицы на свете

Не умеют летать".

О, рассветный мой ветер, – голос Олеко стал приглушенным, казалось, он вот-вот заплачет.

– Подари свои крылья

Хоть на время, на миг,

Я взлечу, словно птица,

И готов я за них

Жизнь отдать до крупицы,

Ведь в них – моя сила

И свободы родник.

Я почувствовала, как Лючия склонила голову, потому что пряди ее волос коснулись моей щеки, и две слезинки упали мне на лицо.

– Я исполню вам новую песню, – промолвила Лючия. – Она грустная... – Девочка хотела что-то еще добавить, но вздохнула и неловко смолкла.

Она запела, наверное, ее чудесный хрустальный голос никогда не знал веселой песни.

За рекой широкой,

На горе высокой,

Где кончается день

И рождаются сны,

Стоит сад чудесный

Красоты небесной,

Словно звездная сень

Там сияют мечты.

Но дойти до сада сложно,

На земле дороги нет,

Лишь звезда твоя поможет,

Свой укажет ясный след.

Лючия опустила мою голову к себе на колени и принялась перебирать жесткие волосы своими тонкими пальчиками. Ее песня оказалась такой жалостливой, я, наверное, разревелась, не будь мне так блаженно и лениво.

Поднебесный сад мой

Весь укутан дымкой

Золотой, как рассвет,

Оживающих грез.

Там все время лето

И нет зла, и с ветром,

Облетевшим весь свет,

Вознесешься до звезд.

В небе я звезду искала,

Свой манящий дивный свет.

Но моя звезда упала,

Той звезды здесь больше нет.

Никогда еще я так крепко не спала. Я поднялась с колен Лючии, в коморке кроме нее и Олеко уже никого не было.

– Если хочешь, оставайся, мне нужно отвести Лючию.

Я представила, что буду ночевать в своей холодной комнате одна, без мамы и сестер.

– Олеко, можно я останусь на ночь, – внезапно выпалила я и стушевалась.

– Конечно, оставайся, – улыбнулся Олеко, обнял Лючию и спустился с ней по веревке вниз.

Я, взбудораженная своим нахальством, оставшись одна, весело плюхнулась на гамак, но не рассчитала и свалилась с него вверх тормашками. В углу за гамаком, спрятанная от глаз, прикрытая темной тряпочкой, стояла стопка бумажных книг. Найди книги в доме Катруни или Гоши, я и не обратила бы никакого внимания, но тут обнаружить их я никак не ожидала, и это обстоятельство возбудило во мне любопытство. Названия книг мне ничего не говорили, одно вообще было каким-то диким и нелепым – "Почему птицы не летают". Мне казалось, тот, кто любит читать, не стал бы прятать книги. Я аккуратно положила книжки на место, прикрыла тряпкой. Сама я предпочитала книги-флиппы. Когда-то. Но среди них я никогда не встречала этих книг.

Когда вернулся Олеко, я мирно сидела на диванчике, бросая в костер мелкие щепки.

– Вот и я, – он протянул озябшие ладошки над костром и озабоченно почесал макушку. – Чем бы тебя покормить? Пока костер не погас, надо вскипятить водичку, попьем настой.

Олеко поставил треног на костер и укрепил котелок с водой, отломил веточку от пучка сухих растений, висевшего над потолком, и бросил ее в подогревавшуюся воду. Через некоторое время по коморке поплыл вкусный запах. Я потянула носом.

– Ты, наверное, есть хочешь.

Не обращая внимания на мои слабые протесты, Олеко кувыркнулся куда-то за диван и достал из закромов сухой кусок праздничной лепешки.

– Немножко черствая, – проговорил мальчишка, стряхивая пылинки. – Но ее можно макать в настой.

Он укрыл мои ноги одеялом, чтобы не обжечь, поставил кружку с кипятком на колени и вручил лепешку. Пусть она была черствой, как камень, но от нее до сих пор шел бесподобный аромат праздничной лепешки.

– А ты разве не хочешь? – поинтересовалась я, осторожно сглатывая слюну.

– Ешь, на двоих все равно не хватит. – Олеко налил себе настой и уселся на солому, скрестив ноги.

Еще колеблясь, я подумала, как сейчас насыщаются мама с сестрами, и как обидно, что я откажусь от такой лепешки.

Она была такой вкусной. Я макала лепешку в горячий напиток из заваренной травы и вкушала кусочек за кусочком. Проглатывая и запивая последние крохи лепешки, я взглянула на мальчика. Он не ожидал моего взгляда из-под лобья и едва успел отвести взор, но я заметила, какие голодные его глаза. Я поперхнулась оставшимися крошками, злая на свое малодушие и на Олеко из-за того, что невольно поставил меня в неприятную ситуацию.

– Пожалуй, я выпью еще, – произнес Олеко, не поднимая глаз.

Он плеснул себе еще и уткнулся в кружку, обнимая ее обеими руками.

Для сна Олеко уложил меня на диван, укрыв большим одеялом, сверху наложив дополнительно многочисленные тряпки.

– Так тепло же, Олеко, – засмеялась я, польщенная заботой.

– Это сейчас тепло, пока горит костер и ты согрелась водой. Скоро огонь погаснет.

– Так было же еще топливо, – произнесла я и взглянула в угол, где в начале я заметила небольшую кучку топливной массы.

– Было, теперь нет, – ответил Олеко, подтыкая одеяло мне под бок.

– Куда делось? – удивилась я.

– Неважно, – сердито прошептал маленький хозяин, раздраженный моим любопытством. Он завернулся в одеяло и улегся в гамак.

Костер постепенно затухал, тускло освещая маленькую коморку, бросая огромные пятна теней. Олеко спал, свернувшись в калачик, уже заранее сберегая тепло своего тела. Он был таким спокойным и умиротворенным, темнота стушевала недостатки черт его лица, и оно казалось настолько прекрасным, что будь я более романтичной натурой, а он не Олеко, я, наверно, влюбилась бы в него. Но нельзя влюбиться в марево. Он улыбнулся во сне и уткнулся в одеяло. Я смотрела в его лицо и поняла, ярко и отчетливо, что за этим маленьким воришкой я пойду куда угодно, на край света, на край вселенной, сквозь тьму.

Я проснулась, немного продрогнув. Костер давно потух. Олеко спал, еще больше скукожившись, натянув капюшон плаща на лоб и зарывшись носом в одеяло. Он совсем замерз. Я схватила одеяло с дивана и осторожно укутала мальчишку.

– Это ты, Тигриный Глаз… – пробормотал Олеко сквозь сон.

– Спи, сын тьмы, еще рано, – прошептала я.

Я спустилась по веревке вниз и побежала по утреннему городу домой. Мне надо было вернуться раньше, чем мама, не хотелось волновать ее и ничего объяснять. Сколько нотаций я выслушала бы, расскажи я ей.

Мне повезло. Едва я закрыла за собой дверь и легла на тюфяк, как вернулась моя семья.

– Держи, гордая, – сказала Снежана, протягивая большой кусок пышной лепешки, – не бойся, не объедки.

Офелия и Лира взахлеб рассказывали мне, как хорошо поели и как замечательно провели время, и как жаль, что меня не было с ними, что зря я отказалась. Я улыбалась, кивала и делала вид, что ем лепешку.

– Ты куда? – спросила мама.

– Я быстро вернусь, – ответила я, захлопнув за собой дверь. Путь мой шел на пустырь.

Я не стала подниматься, размышляя, дома Олеко или уже ушел. Я заглянула в часовню и громко позвала его. Мой голос эхом пролетел по часовне. Никто не отозвался. Я вышла наружу и в раздумье постояла.

– Тигриный Глаз?

Я подняла лицо. В верхнем окошке часовни высовывался сонный Олеко. Он, очевидно, пробрался до него из коморки по ветвям своего дерева.

– Ты чего не поднимаешься?

– Да я не надолго. Я принесла тебе вот это. – Я показала ему лепешку.

– У тебя что, мозги мусопары? – рассердился Олеко. – Я сейчас спущусь, все уши тебе оборву.

Он говорил злым серьезным голосом, поэтому я, положив лепешку на камень у дерева, поспешила ретироваться, не дожидаясь экзекуции.
_______________________________
[24] Зима на Нурити без осадков, поэтому все голо; с резкими повышения ми и понижениями температуры и сильными порывистыми ветрами

[25] луна – музыкальный инструмент наподобие флейты