Мы встретились с Тарой в условленном месте. Завидев меня, она вскричала:

– Ты что, эскимос?

Я не знала, что такое эскимос, поэтому ничего не ответила.

– На улице холодина, а ты без плаща!

– У меня его нет.

– Эх, нуритяне, хорошо, что вы не болеете гриппом, – завистливо протянула Тара и шмыгнула носом. – У меня самой плащ недавно появился. Будем поочередно меняться.

Мы встали у угла дома, прячась от ветра, я достала принадлежности.

– Подходите, подходите, – кричала Тара, – начищаем пояса, блеск и прелесть – наш девиз, кто не верит – проверяйте, беспоясочный – катись!

Мы мерзли, по очереди менялись плащом, под конец укрылись обе. Никто не подходил.

Тара охрипла от крика, я, осмелев, призывала тоже, но прохожие, укутавшись плащами, торопливо проходили мимо.

Я глядела на Тару, сжавшуюся от холода. Кто я такая, чтобы ради меня стоять и мерзнуть?

– Ничего не получиться, – шепнула я.

– Хорошо, что поняла, – выдохнула она.

Тара проводила меня до дома, укрывая плащом. Я хлюпнула носом:

– Что же делать?!

– Есть последний выход. Ты знаешь какой. Я не могу тебе советовать, потому что знаю, как ты к этому относишься, и не обвиняю. И если ты решишь, приходи завтра утром к Олеко. Но в любом случае попытайся не осуждать нас, а понять. – Она подняла на меня грустные глаза.

Тара ушла, а я побежала домой в свою конуру. Я надеялась согреться, но ничего не вышло: в комнате стоял холод. Офелия и Лира сидели на кровати, прижавшись друг к другу, зарывшись в тюфяк и одеяло (вторым укрылась мама, уходя на работу). На меня глядели два синих носика.

– Рэкса, Рэкса, – пролепетала Офелия, словно я могла чем-то помочь.

Меня хватило на сан[18]. Я поняла, если сейчас не будет тепла, я не знаю, что сделаю... подожгу дом. Я схватила табурет, сунула в камин, огоньки весело заплясали.

Лира и Офелия подлетели к огню, вытянув руки. Но веселье пламени не долго длилось, и тепла было мало. Офелия растерянно посмотрела на меня, она была совершенно сизой.

– Р... Р... Рэ... Рэк-са, – зубы ее стучали, – я... я... Мне холодно, – наивно и просто сказала она.

Я бросилась к Харко и столкнулась с ним у подъезда.

– Со, умоляю, помогите! – вскричала я.

– Вы не заплатили еще за квартиру, – возмутился он.

– О, со, малость, только малость топлива, – я задыхалась от стыда, но продолжала, – это ужасно, ужасный холод! Со, я никогда, никогда не попрошайничала, но... но я больше не могу терпеть! Со, умоляю! – Мне хотелось убежать, скрыться и замерзнуть, но перед глазами встало сизое личико Офелии.

Из моих глаз потекли слезы.

– Если просит ребенок... – пробормотал Харко неуверенно.

Я не дала ему опомниться.

– О, со, благодарю, благодарю вас.

Я взяла охапку высококалорийного топлива, спустилась в свою комнату и быстро разожгла огонь. Тепло блаженно разлилось по телу, секундно обожгло меня. Я застыла в истоме. Офелия посмотрела на меня сияющими глазами, благодарными и обожествляющими. Даже слова Лирки – не могла раньше принести дров – не могли испортить этот миг.

Холод перебил чувство голода, но теперь, когда проблема тепла исчезла, желудок дал сигнал.

Офелия взглянула на меня и наивным голоском спросила:

– А мы будем кушать?

В ее глазах я уже могла все. Мне было очень трудно ответить:

– Нет, Офелия, пока нет.

Вернулась мать. Она в изнеможении потянулась к огню, согрелась, потом лишь поинтересовалась откуда топливо. Я коротко ответила, что заняла.

Снежана все поняла. Она достала свой дневной заработок – большую лепешку с куском сырра. Еда едва насытила нас, а я была так голодна, что не заметила, что что-то съела.

Лира недовольно пробурчала:

– Очень вкусный сытный ужин. Теперь остается лечь и помереть от обжорства. Рэкса такая здоровая, пора бы ей научиться добывать еду.

– Можно подумать, она легко дается! – ответила я. – Пойди, достань ее сама.

– Вот была бы старшей сестрой, то конечно бы достала. А ты только ешь, как сукопа[19], вон какая толстая.

"Вот дрянь!" – подумала я. Но не одна Лирка была уверена, что я могу все.

– Рэкса, – робко тронула меня Офелия, – ты не можешь завтра принести два кусочка сырра? Если получится. Ты же достала топливо. Я знаю, ты принесешь.

– О, Офелия...

Всю ночь я ворочалась на тюфяке. На что решиться? Я-то понимала, как наивны и бессмысленны рассуждения бродяжек об их праве на воровство. Представить, что Рэкса Крайт – воровка!

В голове отчеканивалось: через два дня кончится топливо, на дворе зима, а на нас летняя одежда, нет еды, нет денег на оплату комнаты. А еще надо копить ки на стоянку для... О Нурити! Я совсем забыла. Конечно, может показаться глупой трата денег на бесполезный космический корабль, который нельзя ни использовать, ни продать, но для меня он был живым, как Офелия, мать, Лира, он был дорогой памятью об отце. Я помнила его слова: "Береги корабль". Я обязана заботиться о нем.

У меня не было выбора. Я знала, что завтра пойду к Олеко.

Приняв решение, мне стало вдруг легко и спокойно и я мгновенно заснула.



Своего приятеля я застала у часовни. Увидев меня, Олеко слегка усмехнулся.

– Я знал, что ты придешь.

– Знал?..

– Да. Ты любишь Офелию, у вас за душой ни ки, а зима – суровое испытание на выживание. Держи. – Он сунул мне в руки потрепанный, но теплый плащ. Я узнала его.

– Это плащ Тары.

– Да, она осталась у меня дома.

– Тара заболела?

– Нет, простое недомогание. Она громко чихает, поэтому не сможет пойти.

Я не стала допытываться, ибо заподозрила, что "недомогание" вызвано вчерашней прогулкой.

Мы направились на рыночную площадь. Как всегда вокруг палаток, рыночных лавок, расположенных в тщетной попытке стройных рядов, суетилась, бегала, продавала и покупала, и просто так глазела, но обязательно шумела и галдела целая куча народа. Пожалуй, рынок – это единственное место в городе, где можно увидеть вперемешку богача и бедняка, нищего и кваши[20], оборванца-бродягу и благочестивую личность.

Олеко осмотрелся цепким взглядом, выискивая жертву. Было видно – он человек бывалый. У меня тряслись руки и ноги, да и вся моя душонка тряслась.

– Не бойсь, – мальчишка ободряюще пожал мне руку у локтя.

Но он ошибался. Я тряслась не от страха, меня охватил ужас от того, что я сейчас собиралась совершить.

Олеко заприметил кого-то, мы отошли.

– Вот он. – Паренек показал мне богатого толстого нуритянина средних лет с бледно-зелеными волосами в светло-желтом плаще.

Тут я вконец струсила. Мы стояли у угла дома, и я слегка оперлась о стену левой рукой.

– Олеко, богач – это не правительство, он тебе ничего не сделал, и воровать у него – вовсе не благородное дело.

Мальчишка обернулся ко мне, ноздри его тонкого носа трепетали.

– Ты обвиняешь меня? Да по всему виду этого сыса видно, что ки ему достались отнюдь не без слез и пота других. Ты только взгляни на его пузо, на его слащавое безмятежное лицо, в его холодные глазки. Может, я не прав и он добропорядочный нуритянин, но я не виноват, что хочу есть. И знаешь, Рэкса Крайт, я еще ни разу не ошибался.

Олеко помолчал.

– Почему, почему так бывает: сыс обдерет, обворует последнее у бедной семьи, закон этого не замечает, но стоит у этого богача взять хоть малое того, что захватил он, как на поимку бедняка бросают все силы закона? Почему? Почему богатым нуритянам позволительно все, а нам – нет, почему их охраняет закон, а нас только преследует? И я ворую, чтобы купить кусок лепешки, а не для того, чтобы купить торт и сок из инопланетных ягод, как этот милый толстопуз. Почему? Почему?

Я была ошарашена возмущенным потоком гневных слов Олеко.

Разве можно обворовывать богача из-за того, что не понравилось его лицо? И как Олеко разглядел, какие у сыса глазки? И разве воровство не остается воровством независимо, воруешь ли ты на кусок черствой лепешки или на пышный торт, или на новую виллу…

Я вспомнила сцену перед днем рождения Катруни. Несчастный бедняк просил лишь дня отсрочки, а рядом стоял откормленный сыс. Пожалел ли он бедняка? Перед глазами проплыла еще одна картина. Мне было тогда девять ралнот. Рабочие стояли у ворот шикарной виллы и вызывали ее хозяина. "Заплати, Хуан-Лас, заплати за работу". Они требовали плату за свой труд, работая на богача более шести месяцев. Им ответили, что предприятие обанкротилось, денег нет. Рабочие не были удовлетворены этим объяснением. Вызванные солдаты Хадашаха разогнали рабочих. Хуан-Лас после происшедшего построил несколько предприятий, вскоре стал хозяином более роскошной виллы и поставил у дверей личную охрану. Может, он вернул зарплату. Но много позже.

– Рэкса, Рэкса, – затряс меня Олеко, – я тебя обидел? Прости меня, – добавил он чуть виноватым голосом. – Я сам.

– Нет, я задумалась. Ты прав, Олеко. Почему!

– Тигриный Глаз, я не хочу тебя втягивать. Ты думаешь, я не понимаю, как тебе тяжело. Ты можешь не воровать. Есть еще один выход – просить ки.

– Нет! – вскинулась я. – Олеко, я один только раз в жизни попрошайничала, да и то с надеждой, что верну долг. Олеко, говори, что мне делать.

– Ты подойдешь к сысу, сделаешь вид, что поскользнулась, и потащить его за собой. В общем, ты должна отвлечь его внимание, устроить переполох, потом ускользнуть. Если меня поймают, удирай от сыса не оглядываясь; ты не докажешь свою непричастность, даже если будешь невиновной. Вот он. Иди.

Наверное, мои торчащие иглы волосинок торпощились еще сильнее. Я глубоко вздохнула, унимая дрожь в руках. Мне легко удалось сымитировать падение.

– Ай-яй! – завопила я, уцепившись в богачовский плащ.

Нуритянин был грузный, он только покачнулся и повернул ко мне искаженное гневом лицо.

– Грязная нищенка, темень! – заорал он. – Как ты посмела испачкать мой плащ своими мерзкими руками?

– Неправда, он чистый, – возразила я, однако не отцепилась от подола, – и к тому же я каждый день мою лицо, руки, шею и даже уши.

Пока я отвечала, а богач между тем пытался отодрать меня от себя, позади него возник Олеко и быстро исчез.

– Ты, мерзкое отродье мусопара и сукопы[21]... – кряхтел сыс, тянув на себя плащ, и веселил собравшийся вокруг нас народ.

Когда Олеко пропал с поля зрения, я, еще немного потянув, выпустила ткань из рук. От неожиданности богач потерял равновесие и упал, затем вскочил, разъяренный, и злобно зашипел:

– Если я тебя еще увижу, ты будешь жалеть об этом, дочь помойки!

– Спасибо, – не зная почему прошептала я. У него действительно были холодные глаза.

Богач ошеломленно посмотрел на меня. Я поднялась, не спеша отряхнулась, повернулась и, раздвинув нуритян, глазевших на нас, медленно ушла.

За углом меня ждал Олеко. Я подошла к нему как сонная цум[22]. Он молча показал мне тусу[23], набитый доверху ки.

– Ой, Олеко, – я вздохнула и, ослабев, упала ему в руки. Подумав, что я делаю, я быстро вскочила и пришла в себя.

Олеко отсыпал маленькую горсть ки, сунул за пояс, а мешочек отдал мне.

– Так нечестно! – возмутилась я. – Ты рисковал, а мне вся добыча!

– Я взял сколько мне надо.

– А мне не нужна подачка. Тогда давай напополам.

– Рэкса,– строго сказал Олеко, – перестань капризничать. Я втянул тебя в это, но решение ты принимала сама. Я мог все сделать один, но я знаю, что в таком случае ты не взяла бы у меня ки. Ты рисковала больше меня. В случае неудачи тебя бы первую схватили.

– Ой, напугал! Я как будто не понимаю, за кем в первую очередь погонятся – за вором или хулиганкой, – сыронизировала я. – В чем бы меня обвинили – в пачкании богачевского плаща. – Я продолжала настаивать на своем.

– Нашли бы, – отрезал Олеко. – Тигриный Глаз, – добавил он ласково, – мне не нужны ки. Это я сделал для тебя.

– Ну зачем? Пошел на воровство?!

– Ой, только не надо снова! Будто впервые... Я тебе обещал помочь? Я сделал, что мог. Что не сделаешь для хороших друзей, – он лукаво приподнял бровь.

– Ой, Олеко, как же я расплачусь с тобой? Как же мне отблагодарить тебя?

– Скажи спасибо.

– И все?

– И все.

– Спасибо, Олеко, большое спасибо, – и я, не выдержав в порыве благодарности, поцеловала его в щеку. Олеко отвернулся и густо покраснел. Я сама не ожидала от себя такого и смущенно насупилась.

Перебравшись на другой конец базара, я купила две зимних накидки-плаща, поношенных и старых, но дешевых и теплых и вернула Олеко тарин плащ. Я подумала и купила еще одну накидку – Офелии, ну заодно и Лире, они все равно не выходили из дома, так что хватит им и одного. Затем я купила три пары туфель. Лоскуты одеяла, которыми я обматывала ноги вместо обуви, порвались и легко и непринужденно пропускали холод земли и ледяных камней тротуара. Вторая пара предназначалась матери, третья – Офелии. Лирка была единственная в семье, имеющей целые крепкие туфли, так что ей необязательно.

Я заметила, что выискиваю причины, чтобы лишний раз не тратиться на Лиру, но ничто не менялось – моя бесстыдная совесть нисколечко меня не упрекнула. Суровая жизнь ничуть не изменила характер Лирки, она с завидным упорством продолжала портить мне жизнь.

Я накупила пышных ароматных лепешек, жареного мяса, брынзойу; оглянулась, чтобы угостить Олеко – возбужденная покупками я не заметила, как он исчез, ушел.

Я вернулась в дом, расплатилась с Харко за квартиру и дрова.

Офелия смотрела теплыми сияющими глазами.

– Я знала, что ты принесешь есть. Лира, я знала! – воскликнула она и засмеялась веселым колокольчиком; ее смех стоил моих жертв. Лирка буркнула что-то невразумительное.

На деньги, сворованные мной, мы долгое время могли нормально прожить, то есть иметь на ужин лепешку с сырром (заработок Снежаны), на завтрак – брынзойу с лепешкой; а также исчезла проблема, связанная с одеждой и топливом.

В тот день мать спросила меня:

– Рэкса, откуда у тебя столько ки?

Я ждала и боялась этого вопроса.

– Мама... – прошептала я и опустила голову.

Снежана тихо ахнула и села на табурет. Признаться, я ожидала большего. Но ругать она меня не стала, толи не находя слов от ужаса содеянного мною, толи просто не могла. В борьбе за существование нравственность и мораль отступают перед выживанием любой ценой. Маме предстояло понять, что из царства людей мы попали в жестокий лес; я же перешла этот рубеж. Впрочем, здесь я встретила больше людей, чем в прежней жизни.

– О Нурити, Рэкса, Рэкса, как же ты могла...

Однако именно эти ее слова вымели из моей души остатки сомнения и чувства вины. Я подняла голову, опершись руками о стол, заглянула матери в глаза и тихо, но твердо произнесла:

– Запомни, мама, пока я жива, Офелия голодать больше не будет.

Ее плечи опустились, она уже не властвовала надо мной.

Снежана и в бедности не менялась. Она купила немного жидкого мыла, заняла у жены хозяина Кур бочку, нагрела воду для нее. Первой Снежана выкупала Лиру, как самую чистую, потом Офелию, ее роскошные волосы вновь стали пышными и блестящими. Сменив воду, мама вымыла меня, а затем выкупалась сама.

Я не очень-то любила мыться, но все-таки было приятно смыть двухмесячную грязь, пыль, вонь и тому подобное. Мама выстирала нашу одежду, высушила, починила.

Я почувствовала себя другим человеком. Совсем другим.
______________________________
[18] сан – примерно равно 30 минутам



[19] сукопа - ругательство

[20] кваши – квалифицированный рабочий с высоким заработком

[21] мусопара и сукопа – виды сельскохозяйственных животных на Нурити

[22] цум – муха

[23] тусу – мешочек для хранения денег