13. ОЛЕКО


– И чаво ты зря мотаешь деток-то, – говорил в который раз Слезка, – лучше-то оставила здесь с нами.

– Нет, мы не будем расставаться, – терпеливо в который раз отвечала мать. Собираясь на поиски работы, она неизменно брала нас с собой, словно боялась больше не увидеть.

Проходила неделя. Наши деньги таяли, а вместе с ними моя надежда, что мама сможет найти работу. Но моя удивительная Снежана не сдавалась, ее голова склонилась, но глаза еще горели огнем. Мы бродили по улицам, нам кричали – нищие! темень!, брезгливо отбегали, грубо толкали; мы покорно отходили, падали, но снова поднимались и брели дальше. Никогда еще, как в эти дни, я не испытывала стольких лишений и унижений. Мы оказались отверженными всеми. Для богатых мы были оборванцами, недостойными внимания, но не умеющими исчезать, когда надо, и вынуждающими привлекать его; для нищих мы выглядели слишком выхоленно, добротно и вылощено, чтобы принять нас как своих. Мы стали словно прокаженные, лишь не было тряпки на лице, за которой могли бы спрятать глаза и скрыться – отречься – от отрекнувшегося от нас мира.

Одна роскошная разодетая дама нервно отшатнется в сторону с презрительно гримасой, словно мы низшие существа, и хотя наша одежда еще не потеряла своей роскоши и лоска, что-то в нас изменилось, что позволило богатой нуритянке отличить нас от себе подобных.

– Ты посмотри, какая мерзкая нищенка!

А ее драгоценный ребенок прибавит:

– Ох, уж эти нищие! Нигде от них прохода нет. Развелось.

Сами мерзкие! Я его передразнила:

– Ох, уж эти богачи. Развелось, шагу ступить негде.

Что дозволено одним – запрещается другим. Богачка позвала патрульного охранника порядка, нас позорно прогнали прочь. Мне еще энергохлыстом досталось.

– Смирись, Рэкса, – сказала мать, – главное знать самой, что ты не такая, как они говорят, и быть выше оскорблений. К чистому грязное не пристает.

Да-да, я все понимаю, но легче не становится. Ох, мама, почему же я чувствую себя такой грязной.



Как-то моей семье представился случай все изменить. Не знаю, что было бы лучше для Офелии и для нас, но я никогда не засомневалась в правильности нашего выбора, даже в те дни, когда в наш дом пришла чума.

Мы присели передохнуть под дерево, потому что в бедном квартале не предусмотрены лавочки для отдыха, а в богатом мама стеснялась долго оставаться (наверное, я люблю нарываться на неприятности, потому что в отличие от Снежаны я принципиально предпочла бы богатый район для отдыха).

Мы сидели на земле, когда к матери подошел щегловатый молодой нуритянин.

– Уважаемая со, это твой ребенок?

– Мой. – Мама поднялась с земли и оказалась выше нуритянина на целую голову.

Щеголь внимательно оглядел Офелию.

– Прелестная девочка. Тебе, наверное, нелегко с тремя детьми, да и они страдают. Слушай, я дам тебе много ки, очень много, а ты отдашь мне эту крошку.

– Что?! Продать ребенка? – мать отшатнулась.

– Зачем ты так грубо. Я просто хочу помочь тебе и особенно, – он подчеркнул, – твоим детям. Такая хорошенькая девочка попадет, несомненно, только в богатый дом, будет сыта, любима и взлелеяна, а ты забудешь, что такое нищета. Но! Придется вам забыть о ней, а ей о вас.

– Нет, я не согласна. О, Нурити! Идите прочь!

– Не надо так спешить с ответом. Подумай хорошенько. Слушай, чего ты выкобениваешься, с тобой останутся двое твоих мымрят. Подумай, не попрекнут ли тебя дети, что отказала одной жить в достатке, а другим – в тепле и сытости, обрекая их на страдания и голод? Мы еще поговорим, но запомни, красивых детей много, так что думай.

Снежана проводила его тяжелым взглядом, обнимая Офелию.

Тут Лира закричала:

– Украли! Украли!

Я обернулась: прочь от нас улепетывал нищий, прихватив наш мешок с пожитками. Я бросилась за ним вдогонку. Не знаю, смогла ли я отобрать наше добро, но догнать бы наверняка догнала, тем более что удиравший немного хромал. Я завернула следом за вором за угол и в замешательстве приостановилась. Просторная небольшая улица передо мной оказалась пустой. Вор исчез. Я в растерянности пробежала вперед, ожидая увидеть новый поворот или укрытие. Лишь закрытые двери длинных домов, но как узнать за которой он скрылся? Чтоб его чума!..

Злой рок словно преследовал нас. Когда мы расстроенные вернулись ночевать на свалку к своим бочкам, нашему взору открылась удручающая картина: на свалке помимо мусора пропали все бочки! Мать всегда считала, что город, как и квартира, должен иметь идеальный порядок и все сокрушалась, читая газеты, по поводу неприбранных свалок. А теперь с каким тихим отчаянием мы восприняли новый удар.

От сиротливо приткнувшейся к костерку кучке нищих отсоединился старик Слезка и подошел к нам, растерянно остановившихся на окраине очищенной свалки.

– Власти-то решили очистить город от мусора, убрали бочки-то. Но никто, никто не подумал, что это наше последнее пристанище.

– Так всегда, – вздохнул нищий,– власти вроде думают о народе, делают для народа, но результат почему-то таков: страдает народ.

Эту ночь нам пришлось переживать на земле под открытым небом. На мне был теплый белый хитил, который мама взяла вместе с другой одеждой из дома; я решила снять его, чтобы утеплить мою Офелию, и надеть свой легкий розовый, но Марыся наотрез отказалась возвращать его.

Слезка пожалел сердитую и насупившуюся Марысю, вцепившуюся в свой мешочек, где лежал предмет раздора, и нас, потерявших все наши пожитки, вручил Снежане свое второе большое одеяло, такое же рваное и вонючее, как и оставшееся у него. Снежана решительно сунула в морщинистую ладонь старика несколько монет в решимости купить у него одеяло. Старик посмотрел на ки, покачал головой и ушел, ничего не сказав.

Вернувшись, он вручил маме большое потрепанное, но вполне целое и крепкое одеяло и промолвил:

– Я советую не показывать ки-то. Народ-то здесь небогатый.

Одно одеяло мы постелили на землю, другим укрылись, уложив Офелию и Лиру в середку и прижавшись теснее. Хорошо, что ночь выдалась теплой и безветренной, но продрогла я основательно и проснулась едва прикрытой до пояса. Лира спала, завернувшись в одеяло как в кокон. Я тихонько подтянула угол одеяла к Офелии, обняла ее и заснула, согретая ее теплом и согревая ее своим.

Утром мать, отправившись на поиски работы, наконец, решилась оставить нас. Заставив сестер копать и расчищать углубление в земле, я взяла одеяло и направилась к Слезке, который обещал помочь найти солому. Притащив в одеяле целую кучу, я принялась помогать девочкам.

Копали мы до вечера. К возвращению матери мы подготовили отличное спальное укрытие от ветра, выстланное соломой. Мама принесла на ужин по куску сырра[1]. С каждым днем они станови­лись все меньше и меньше. Лира разревелась, сказав, что ей мало и она голодна.

Снежана стала с тоской по­глядывать на Офелию, явно размышляя над предложением щеголя-покупателя детей. Мое сердце сжалось, если мама примет решение, она уже ни за что от него не отступится. Как с поисками работы: у меня на месте Снежаны давно опустились бы руки, но она упорно не отступает от намеченного.

Я подползла к матери и тихо сказала:

– Мама, не делай этого. Мы держимся.

– Ох, Рэкса, у меня сердце разрывается, глядя, как вы страдаете, и зная, что все можно изменить. Офелия будет жить в достатке, любима как родная дочь – та семья бездетна, а вы будете сыты. Что, что мне делать? Что правильно?

Должно быть, тот тип опять предлагал сделку. Я погладила ее легонькие волосики.

– Мама, будет ли она счастлива без нас?

– А сейчас она счастлива? – протестующе воскликнула Снежана. – Пусть выбирает Офелия.

– Разве ты не знаешь, что она обязательно согласится, она согласится на все, лишь бы нам было хорошо. Мама, мы не имеем никакого права... Да лучше голод! Мама, потерпи еще.

– Ох, Рэкса, сколько?

– Пока не кончатся ки. А там будь что будет. Главное, мы вместе.

Под утро полился дождь. Мать с укором посмотрела на меня, словно говоря – что, ты этого хотела? По счастью, дождь шел недолго и одеяло, натянутое мной впопыхах над ямой, не успело протечь, но сушить его пришлось основательно.

Я не могла больше оставаться на одном месте и гадать в нервном напряжении – повезет ли на этот раз матери, вновь ушедшей на поиски работы. Я строго наказала Офелии никуда не отходить от Слезки, сторожить Лиру, которая, не переставая, скулила от голода, и сушить одеяло.

– Тебе уже четырнадцать и пять ралнот[2], веди себя хорошо.

Офелии я могла и не говорить об этом, она всегда вела себя хорошо, а Лира хоть и была на три и шесть ралнот[3] младше, ей я ничего не сказала – в ней отсутствовал здравый смысл.

Я шла без цели, взбивая босыми ногами пыль. Мои легкие туфельки порвались, я их давно где-то потеряла. Улочка вывела меня на небольшую площадь-перекресток. Светило солнце, но местами стояли лужи жидкой грязи.

Что за злая ирония! Навстречу мне шествовала милая парочка – Катруня с Симутом. Я бы с удовольствием исчезла, но было поздно.

– О, какая приятная встреча! Кого я вижу! – пропела Катруня. Я знала, что для нее это действительно приятная встреча. – Неужели это ты, Рэкса Крайт?

– Как видишь, – как можно невозмутимее сказала я.

– Да, гордая Рэкса Крайт. Хм, – она обошла меня кругом, осматривая с ног до головы. В ее руках был солнцезащитный зонтик. Сложив, она покачивала им, указывая на меня.

– Я думаю, что-то тебя в Доме не видно. М-да, кто же мог подумать, что ты станешь нищенкой, правда, Симут?

Симут ухмыльнулся.

– Фи, – продолжала она, – ты была уродкой, теперь ты стала вонючей уродкой.

– По крайней мере, я теперь не вонючий сыс, – отпарировала я, вперив в Симута язвительный взгляд. Тот поежился, отвернулся от моих прожигающих насквозь глаз.

– Фу, темень. Несчастная нищенка! – презрительно фыркнула богачка.

– Но у меня появилось одно преимущество, Катруня, – улыбнулась я.

– И какое? – поинтересовалась она с иронией.

– Я не боюсь грязи! – крикнула я, прыгнув в лужу, окатила ее брызгами черной жижи.

– Я скажу стражам твое имя, и тебя накажут! – завизжала Катруня.

– Ты ошибаешься – у меня нет имени. Разве ты забыла, что я – темень? У нас, нищих, одно имя – народ. Скажи, скажи имя Крайт, и вы не найдете такую девчонку с таким именем.

Я погрузила обе руки в лужу и полила грязью ее светлые волосы.

– Вот так-то лучше. Теперь твоя внешность соответствует твоей душе. – И я, хохоча во все горло, убежала прочь, отпихнув Симута грязными ладонями.

Я потерла руку об руку, стирая грязь, довольная, пошла не спеша. За углом первого дома меня остановил высокий парнишка, одетый в старый, наверно, белого цвета, рваный с заплатами грубый хитил, около двадцати одного и восьми ралнот[4].

– Привет, сестренка.

– Привет, – удивленно взглянула на него. Нищий дружелюбно смотрел на меня. У него были веселое умное с тонкими чертами лицо, встрепанные темно-бордовые волосы и фиалковые глаза.

– Мне понравилось, как ты поставила сыс на место.

– Мне тоже, – буркнула я сердито, надо же – ему понравилось! Повелитель Нурити. – Если ты возомнил, что я для тебя старалась, то спешу огорчить, ты глубоко заблуждаешься в своих нереальных умозаключениях.

Он ничуть не обиделся на мою ехидность, а может, ничего не понял своим бедняцким самодовольным умишком, весело рассмеялся.

– Что-то ты груба сегодня.

– Тебе-то что! – Возмущенная простым нахальством оборванца, я так растерялась, что не послала его куда подальше уже по-простому, чтоб ясно и понятно, если он такой тупой и простой. – А кто ты вообще такой?

– Я ожидал, конечно, что ты спросишь: "Как тебя зовут?", но все равно отвечу. Я Олеко, меня здесь все знают.

Я невольно улыбнулась – "Олеко" означало что-то вроде "народец". Интересно, кличка или имя?

– Ну вот ты и улыбнулась. Как звать-то тебя?

– Рэкса.

– Я тебя не знаю.

– Не все такие знаменитые, – язвительно вставила я.

– Ты здесь новенькая?

– Я в этом городе живу с самого рождения.

– Неправда. Ты боевая, у тебя приметная внешность, я бы о тебе знал.

– Какая это приметная внешность? – я сразу приготовилась обороняться – пусть этот оборванец попробует меня высмеять. Сам-то красавчик нашелся! Но я кривила душой – мальчишка был даже очень симпатичным.

– Ну, я даже не знаю, как сказать, – он почесал свою бордовую макушку, очевидно, пытаясь выудить словарный запас. – У тебя удивительные глаза, хотя их цвет, ресниц и волос не сочетаются друг с другом.

Надо же какой галантный, сказал бы прямо – урод.

– И всем дело до моей рожи, – уныло пробормотала я себе, но у мальчишки оказался тонкий слух.

– Не спорю, ты некрасива, но в тебе много привлекательного.

Было как-то странно и немного смешно беседовать с незнакомым парнишкой о моей красоте. Но он говорил так спокойно и непосредственно, что я умиротворилась.

– Ты с кем живешь?

– С матерью и двумя сестрами. Отец умер, и мы оказались на улице.

– Так вы одни из жертв Хадашаха.

Олеко совсем усыпил мою бдительность, я ему почти все рассказала.

– Так ты из богатых, – с некоторым сожалением воскликнул он. – Но сыс обычно выпутываются из такой ситуации и не становятся нищими. Рэкса, я могу чем-нибудь помочь…

Я не стала распространяться о преступном прошлом Снежаны.

– Не смей назвать нас сыс! Мой отец был состоятельным, но он не сыс.

– Вот что, Тигриный Глаз, – сказал он (ого, уже окрестил!), – если понадобится моя помощь, подойди к любому нищему и спроси Олеко, – глядя на мое удивленное лицо, он улыбнулся. – Я же сказал, меня здесь все знают. Только учти, днем ты меня дома можешь не найти. Но ты все равно спроси меня. Возможно, что нищий будет знать, где я нахожусь. Извини, мне пора. Пока, сестренка, – он куда-то спешил.

Я побрела в другую сторону. Хм, Тигриный Глаз... Надо же!

– Стой, я забыл, – догнал меня Олеко, – где ты живешь?

– Нигде.

Он присвистнул и принялся шарить у себя за поясом.

– На, держи.

– Спасибо, не надо.

– Держи, держи. Правда мало, но это все, что у меня есть.

Я посмотрела на его монетку. Она была еще мельче, чем оставалось у нас.

– Олеко, у меня есть немного ки.

– Вы разве не знаете, как опасно оставаться без жилья? Вас же ловцы заберут на заработки. Правда, – он смущенно почесал макушку, – некоторые говорят, что так даже лучше, но все равно никто больно-то не рвется попасться к ловцам. Почему же вы не снимете комнату?

– У нас не хватает ки, чтобы за нее заплатить, да нас не жалуют в гостиницах.

– Так. Бери своих родных, я отведу вас в одно место, где мало берут и не выбирают постояльцев.

Через пару частей силей[5] наша семья шла за Олеко. По счастливой случайности Снежана попалась нам на пути к свалке, а то мне пришлось бы возвращаться и поджидать ее.

Во время встречи Олеко задержал взгляд на Офелии.

– Хорошенькая, – оценил он.

Я нахмурилась. Я понимала, что моя средняя сестренка красива, а я, Лира и мать подчеркивали, а может, и усиливали совершенство ее лица, но мне было неприятно, словно Офелия переманила у меня друга. А я неожиданно поняла, что уже считаю Олеко своим другом. Сейчас я впервые, пожалуй, пожалела, что некрасива. Впрочем, подобное чувство в дальнейшем больше меня не посещало.

По дороге Снежана выведала, что наш новый знакомый – сирота, отца, ушедшего на войну и не вернувшегося с нее, и матери он почти не помнит.

– Как же ты выжил? – поразилась мать.

– Пришлось немного постараться, – грустно усмехнулся парнишка. – Я же не один на свете, со мной были братья-нищие, они помогли мне.

– Ну, молодой человек, Вас послушать, у вас тут все люди – братья, красота, а не жизнь, – с иронией развела руками мама. – Неужели все тут такие добрые?..

– Нет, конечно, – сказал маленький оборванец, – везде есть плохие люди – это ведь не зависит от количества денег? И жизнь у нищих не так уж и хороша, но друзья всегда найдутся, сестра.

– Что-то больно никто не рвется помогать…

– Стыдно так говорить, - перебил Олеко. – Не поверю, что Слезка вам не помог.

– Да, после того как узнал, что мой супруг оказывал когда-то помощь бедным.

– Его можно понять. Нищие не любят сыс и, можно сказать, злорадствуют, когда какой-нибудь богач оказывается в их шкуре. Но Слезка все равно бы помог именно потому, что знает – каково быть нищим. Он бы помог. Уж я-то знаю, сестра.

Снежана тихонько поморщилась от его фамильярного "сестра". Ее, интеллигентную до мозга костей, поражала его невоспитанность и грубоватость.

Олеко шел, посвистывая, порой громко шмыгая носом, засунув пальцы рук за пояс[6], пинал какую-нибудь крышку или банку, под действием чего та далеко отлетала, ужасающе гремя. Постоянно его окликивали знакомые-нищие или он сам радостно здоровался:

– Эй, привет, Рубаха!

Или кричал тому, кто просил ки:

– Джур, я с удовольствием бы наполнил твой чепец отборными кланами, но, к сожалению, у меня только вот что. – С этими словами мальчик кинул нищему монетку, которую я вернула.

– Олеко, это же твоя единственная монета! – воскликнула я и недоверчиво подумала, может, не единственная.

Он недоуменно посмотрел на меня и улыбнулся.

– Ну и что. Джуру монета больше поможет, у него большая семья, а я без нее сегодняшний день переживу. А завтра будет новый денек, и кто знает, может, заглянет ко мне в гости сестра Удача.

Вскоре мы оказались в небольшом дворике, окруженном двух-, трехэтажными домами с частыми маленькими окошками. Во дворе, плескаясь в грязи, копошилась куча замызганных сопливых ребятишек. В воздухе стояла вонь, исходившая от множества скоплений мусора, между которыми бегала ребятня. Они, видимо, привыкли к запаху.

– Фу, куда ты нас привел? – зажала нос мама.

– Вам нужна самая дешевая квартира? – строго спросил Олеко. – Или я ошибся? Если не нравится, купите виллу и живите там.

– Ладно, ладно, я молчу. – Снежана слегка робела перед Олеко.

Паренек подошел к двери домика, примыкавшего вплотную к трехэтажному, двинул по ней пяткой, забарабанил.

– Кого там чума несет? Не видно что ли – закрыто! – заорал за дверью голос вперемешку с ругательствами. – Комнат нет!

– А, это ты, Олеко, – улыбнулся хозяин, открыв дверь после еще нескольких энергичных ударов, – а я думаю, кто там ломится.

– Извини, Харко, я перервал тебя от послеобеденного сна. Но вот этой семейке нужна самая дешевая квартирка.

Хозяин посмотрел на нас. Мать быстро закивала и протянула ему монетку. Харко взял, перевел взгляд на нее.

– На неделю. Идите за мной, – сказал он, не поднимая на нас глаз.

Мы поднялись на крыльцо, вошли в дом. Однако Харко повел нас не далее по темному коридору, а спустился вниз, открыл низкую дверь.

Я никогда не представляла, что комнаты могут быть настолько убоги: крохотная в пять шагов длиной и шириной, с низким потолком и земляным полом; от вида серых холодных и влажных каменных стен пробирал мороз по коже. Под потолком светилось небольшое окошко-дырка.

Интерьер комнаты заключался в грубо сколоченном столе, двух табуретах (третий сломанный валялся в углу), кровати с двумя матрасами, набитыми соломой, с грязными одеялами и простынями. На полке стояли некое подобие кастрюли, несколько тарелок и жестяных банок. Но после бочки и ямы с соломой я была рада и этому.

– Куда вы нас привели? В подвал? – возмутилась Снежана.

– А Олеко вроде бы сказал, вам нужна самая дешевая комната. Можно подняться выше, но, понимаешь, плата ваша будет уже за три дня.

Снежана растерянно взглянула на Олеко, он приподнял брови, мол, выбирайте сами.

– Нет, нет. Мы остаемся.

Хозяин ушел. Мать еще раз оглядела комнату и брезгливо передернула плечами. Олеко помялся, потом сказал:

– Ну ладно, я пошел.

– Подожди, мальчик, – остановила мама.

Она тщательно вымыла в ведре с водой жестянки – пустые консервные банки, поставила их на стол и разлила молоко из купленного пакета, разложила лепешки и нарезала тупым ножом сырр. Нож лежал рядом с кастрюлькой.

– Садись с нами, – пригласила мать. Лирка самая первая очутилась за столом, стоявшим как раз перед кроватью.

– Нет, что Вы, я пойду. – Я заметила, что Олеко смутился и перешел к Снежане на "вы".

– Ты нам очень помог, садись. Тебя надо же как-нибудь отблагодарить, К сожалению, ки я тебе не могу дать...

– Вы что! – оскорбился Олеко, от возмущения его голос зазвенел. – Я вовсе не для этого вам помогал. Я...

– Олеко, Олеко, не обижайся, – я схватила его за руку, – мама совсем не то хотела сказать. Садись, пожалуйста, я прошу тебя. Не обижай нас. Я все равно тебя не отпущу, пока ты с нами не отобедаешь.

Олеко, немного поколебавшись, сел. Мама и сестры расположились напротив нас на кровати.

Снежана ела, изящно отламывая кусочки лепешки, запивая маленькими глотками молока. Она даже в бедности оставалась аристократкой. Офелия и Лира подобно матери, воспитанные ею в строгости, аккуратно ели.

Маленький бродяжка не был приучен подобному этикету, он откусил сырр, лепешку и громко втянул молоко из жестянки. Мать от неожиданности поперхнулась, слегка поморщилась и тактично кашлянула. Офелия подняла голову, удивленно взглянула на мальчика и смущенно хихикнула, а Лирка уставилась на него и засмеялась.

Олеко остановился и растерянно посмотрел на нас, не понимая, что сделал такого смешного. Затем поднялся, вышел из-за стола.

– Благодарствую. Мне пора.

Он выбежал вон. Я вспомнила, что он действительно куда-то спешил. Я с укором посмотрела на родных.
____________________________
[1] сырр – смесь сыра, муки и различных добавок

[2] – восемь земных лет

[3] – два земных года

[4] – двенадцать земных лет

[5] – примерно 10 минут

[6] – все равно, что идти, засунув руки в карманы (на Земле)