Катруня демонстративно обходила меня, наверное, думала, что меня ее поведение сильно опечалит. Она и подруги шептались, смеялись, оглядываясь на меня, а когда я была поблизости, боязливо смолкали, правда, один раз, я неожиданно проходила мимо и явственно услышала:

– Вот так уродка!

Я знала, что я некрасива, и особо не расстроилась. Но я не любила, когда надо мной смеялись, и поэтому слова несколько резанули меня. Они были правы, и я сдержалась, лишь быстрее пошла под смех этих дурочек.

Может показаться, что я страдала от своего несовершенства. Я не знаю. Я никогда не плакала в подушку, проклиная судьбу, не плевалась в свое отражение в зеркале, не воображала себя невероятной красавицей.

Я ни разу не завидовала Офелии или другим прелестным существам. Насчет красоты я категорична: человек выше посредственной внешности может быть симпатичным, хорошеньким, привлекательным, миловидным, но только совершенное лицо я называю красивым. Мне нравится рассматривать лица, их разнообразие, а встречая красивые, я искренне любуюсь и восхищаюсь ими и все... И если я утверждаю, что Офелия очень красива, то можете не сомневаться – я нисколько не преувеличиваю.

Я стояла у окна в зале отдыха во время перемены, когда ко мне подошел Гоша.

– Я знаю, что не мое дело, – сказал он, слегка помявшись, – но ты была вчера у Катруни и, верно, считаешь ее своей подругой. Я не хочу, чтобы она смеялась за твоей спиной. Ты можешь считать меня ябедой и доносчиком, но я тоже твой друг. Рэкса, это Катруня приказала Симуту, чтобы он оскорбил твоего отца.

Эх, Гоша, сколько слов тебе пришлось произнести, прежде чем добраться до сути, я и так поняла бы тебя.

– Ты правильно сделал, Гоша, что сказал. Спа-си-бо, – протянула я, задумываясь и сузив глаза.

Начался урок. Справа от меня сидела Глоша, слева через проход Катруня. Я терпеливо ждала удобного случая. Вот он настал. Учитель подозвал Катруню к доске, а Симона как нельзя кстати отвернулась, принявшись рыться в своей сумочке.

Я улыбнулась своим черным мыслям. Внимательно уставившись в рот учителю честными и невинными глазами, я быстро достала из сумки четырехстороннюю колючку (чего только я не таскала в своей учебной сумке!). Дождалась, когда учитель повернется спиной к классу, я медленно наклонилась и аккуратно положила колючку на стул Катруни. Выпрямилась. Мне оставалось лишь надеяться, что учитель не догадается, кто это сделал. На многое рассчитывать не приходилось – у него на нарушителей порядка отличный нюх.

Катруня вернулась на место. Села. Я ничуть не сомневалась, что она не увидит колючку, – не нужно слишком высоко задирать нос.

Я не могла представить, что Катруня обладала столь прыгучими способностями. Мои уши заломило от ее визга. А я их еще предусмотрительно зажала руками. Вот не знаю, какой талант она угробила – балерины или оперной певицы. На Рулле или Земле бы она прославилась...

Учитель пробежал глазами по классу.

– Рэкса Крайт, – раздался его голос, – сейчас же покиньте кабинет знаний!

Я встала, швырнула в сумку электротетрадь, самопис и, гордо вскинув голову, вышла вон. Едва за мной закрылась дверь, слезы злости чуть не полились из моих глаз, и я сердито их вытерла. Я недобро улыбнулась. Конечно, мне будет нагоняй, но Катруня еще пожалеет, что на свет появилась. Никто еще не смел насмехаться над Рэксой Крайт! По крайней мере, безнаказанно.

Я вышла на улицу. Весна подходила к концу, было солнечно и тепло, и я никуда не спешила. Рядом с Домом Знаний раскинулся парк, и я направилась туда. На скамейке под синими деревьями сидела цыганка, ее пестрый и странный наряд бросался в глаза. Я знала, что родина цыган – Земля (кто сказал, что у цыган нет родины?), что они кочевники. В последнее время на Нурити землян не жаловали, но, видно, цыган это мало трогало. Кочевая жизнь, что у них в крови, сделала свое дело – и вот эта цыганка здесь, на Нурити.

Почему я определила, что женщина – цыганка, я не знаю, слышала, и отец упоминал о них, первый раз в жизни я видела одетого не в нуритянскую одежду и смотрела во все глаза. Цыганка заметила, подбежала ко мне и потянула за хитил. Она была невысока – чуть выше меня, довольно молода и красива, черноброва и черноглаза, смугла; резкое лицо оттеняли темные волосы, повязанные алым платком; точеный нос с тонкими ноздрями, пунцовый рот с оскалом белых зубов.

– Не жалей клак, желтоглазая, и я открою твое будущее. Дай немного ки.

Я порылась в сумке, достала деньги, которые дали на обед, вручила женщине, предупредив:

– Вы не смотрите, что я маленькая. Без обмана.

– Конечно, ты что! – цыганка усмехнулась.

Мы устроились на дугообразной скамейке так, что оказались лицом к лицу. Гадалка мельком посмотрела на мои ладони и мягко накрыла своими смуглыми руками, взглянула в лицо. Я не смутилась и не опустила глаза. Цыганка склонила голову набок и вздохнула.

– У-у, желтоглазая, ты родилась под счастливой звездой. Я вижу большую любовь, деньги и счастье.

– Отец мне говорил, что гадалки всем пророчат счастье, любовь до гроба и кучу клан. Я понимаю, вам надо заработать ки. Так оставьте их себе и не нужно мне рассказывать сказки.

Я угрюмо и сердито посмотрела на женщину и хотела встать, чтобы уйти, но цыганка продолжала держать ладони в своих руках, не отпуская меня.

– Хорошо, – приглушенным голосом произнесла она. – Скоро для тебя наступят тяжелые дни, настолько тяжелые, что они заглушат твою боль. В этой темной пелене твоей жизни – а тебя ужасает мгла – я вижу тонкий светлый лучик – тебе поможет маленький народ. Но вот он вспыхивает, как ослепительная сверхновая! А дальше темнота... – Она гипнотизировала меня своим мистическим голосом, я слушала ее, словно что-то понимала из ее речей! – В твои одиннадцать лет... Ты останешься одна во всей Вселенной. Ты будешь познавать, ты будешь счастлива. Потом в твою жизнь войдет зеленоглазая. Хотя она далека до совершенства, в ней ты будешь видеть идеал. Ты будешь верна ей как раба, не пожалеешь ни жизни, ни свободы, ни чести.

– Что?! – от возмущения я вскочила, вырвав ладони из ее рук. Волшебство исчезло.

– Она изменит твою жизнь. И еще, ты вознесешься высоко, и, может, станешь счастлива. Все, – цыганка вздохнула и смолкла, поняв, что я уже не слушаю ее.

Я медленно пошла прочь. Я так и знала, что она меня обманет. Наговорила загадками и хватит. Пусть меня поберет чума, если я что-нибудь поняла! Единственное, что я поняла, так то, что гадалка соврала, и поняла я это тогда, когда она заговорила о зеленоглазой. Во-первых, у меня строгий критерий насчет красоты, а во-вторых, мою свободу и честь я никому не отдам ни за что на свете.



Я сдержала слово. Отныне я пакостила Катруне во всем. То сок ее оказывался соленым, то в сумке находила дохлую чонку, а в тарелке – синка[18]. Она знала, чьих рук эти дела, но поймать меня с поличным ей не удавалось. Катруня пыталась платить тем же, но я была настороже и более ловка и сообразительна, так что ее старания почти пропадали даром. По крайней мере, они меня мало доставали, а бойкот в классе, устроенный мне ее помощью, меня вовсе не волновал.

Катруня своим скудным умом не могла понять, как, если она не отходила от тарелки с салатом почти ни на шаг, мне удавалось подсунуть ей всякую мерзость. Так она мне однажды и закричала на всю столовую после очередного синка. Живого. Я, конечно, в лживом недоумении и ехидной улыбкой разводила руками, сама от себя не ожидая такой ловкости и прыти.

Катруня тупая, как бревно. Ее ничего не стоило обдурить. Один раз я написала на спинке катруниного стула проявляющимися чернилами знак Ф. Бесцветный рисунок отпечатался на ее хитиле и через некоторое время проявился. Шутку оценили, правда, большинство не смели смеяться дочери богача в лицо, но за спиной никто не упустил шанса [19]. Деньги собирают подхалимов, но не друзей.

На другой день Катруня провела рукой по спинке стула и, успокоенная, села. Встать не смогла – я добросовестно намазала сиденье клеем "Захват". Меня мгновенно подняли, как главную подозреваемую, но поделать ничего не могли – я была невиновна: все видели, когда я вошла в класс, потерпевшая уже сидела за партой.

На третий день Катруня тщательно проверила спинку и сиденье, достала чистенькую тряпочку, протерла. Затем осторожно села и расслабленно вздохнула. Ну что с ней поделаешь? Мне даже неинтересно стало.

В результате ей пришлось снимать туфли, их отдирали от пола всем классом. Один отодрали.

Учитель знал, что я невиновна, несмотря на бешеные вопли Катруни, утверждавшей обратное, – мы с Глошей опоздали на урок, он даже проверил видеорегистрацию входивших в Дом Знаний. В отличие от учителя Катруня знала, что это мои козни, но не знала, как это доказать. Ответ легок и прост: ничего не стоило прийти пораньше, когда в классе никого нет, пробравшись в Дом Знаний через окно уборной, которое я предусмотрительно заблокировала скрепкой, чтобы оно не захлопнулось, сделать черное дело, уйти и на дереве в парке переждать, пока все соберутся.

Мне не очень нравились мои интриги. Если бы я могла вызвать Катруню и драться с ней по-честному, как с Симутом. Так ведь она не станет. И моя жажда мести была не утолена. В моей голове роились два плана, и я еще не знала какой выбрать.

Катруня сама мне помогла выбрать... третий.

На обеденной перемене из нашего класса в столовую ходило более половины. Глоша игнорировала ее, экономя семейный бюджет, и уплетала мамину стряпню где-нибудь в укромном месте. Я тоже столовую редко посещала, голодая, но сейчас мне просто надо было находиться поближе к врагу. И вот я сидела в столовой за столом, потихоньку хлебала суп.

Катруню я не опасалась, все пакости за нее делал верный Симут. Как-то он измазал экран моего компьютера, и мне пришлось сначала выслушать все, что Сырой думает обо мне и моем отношении к учебе (вот это он зря: если бы не моя неряшливость и невнимательность, и не предвзятость Сырого, я была бы почти отличницей), а затем остаться после уроков и отдраивать монитор "миникома". Поэтому я больше следила за Симутом, чем за его хозяйкой.

И правильно делала. Повернувшись, я увидела поднимавшегося со стула Симута. В руках он держал тарелку с супом. Для чего твой враг и друг твоей неприятельницы встает с супом, когда все вокруг мирно едят, включая и тебя? Правильно!

Я вскочила со своего места и предостерегающе протянула руку:

– Стой. Я знаю, что ты собрался сделать. И я знаю, по чьему приказу ты это хочешь сделать. Поэтому не думай, что я, чтобы отомстить, буду возиться с тобой. Поэтому слушай хорошенько. Если ты выльешь на меня суп, то я, клянусь!, опозорю Катруню не на весь класс, как задумала, а на весь Дом Знаний или, может, на весь город. И ты знаешь, что я сдержу слово и это сделаю. И Катруня тоже знает, – я ткнула в сторону застывшей Катруни. По всему ее виду было ясно, что она не сомневается в реализации моих угроз. Бедная, до этого момента она и не подозревала, что все мои мелкие пакости по отношении к ней – это разминка, а ее ждет более ужасное и масштабное продолжение.

Симут в нерешительности постоял, покачал тарелку и вылил суп на голову рядом оказавшейся Ганне. Он должен был хоть что-то сделать в ответ на мои слова. Все засмеялись, Ганна тоже.

Не смеялись только я, Симут и Катруня.

Весь оставшийся учебный день Катруня сидела, как пришибленная, а на свою утонченную подругу Симону внезапно за что-то грубо накричала, та даже опешила и обиженно надула губки.

После уроков я осталась в классе, чтобы Сырой смог излить на меня всю желчь, которую скопил за день. И все из-за того, что я в сердцах сказала упрямому компьютеру:

– Чтоб тебя чума заела!

О Нурити, разве можно в Доме Знаний ругаться! Значит, мальчикам можно – мальчиков Сырой побаивается, а девочкам нельзя – у девочек нервы крепче, поэтому их можно оставлять после уроков и орать на них. Так что, Рэкса, ты поняла? Больше ругаться не будешь? Поняла?! Я энергично кивала или отрицательно мотала головой в зависимости от вопроса. Честно говоря, я никогда вслух не ругалась, а раньше – и про себя. Но видимо, моя грубая натура пробивает броню аристократического воспитания моей Снежаны. Я готова была согласиться с Сырым о чем угодно, лишь бы ему не вздумалось пожаловаться родителям. Рэкса Крайт ругается, как уличная торговка!

– Вот и хорошо, – пробормотал Сырой, оглушительно сморкаясь в платок, – посиди и подумай.

Он положил платок в карман и ушел. Я скорчила гримасу и скорее назло, чем всерьез проворчала:

– Чтоб его чума заела.

Сидеть в классе я не собиралась. Но прежде чем я вышла, в комнату вошла Катруня и остановила меня:

– Послушай, Рэкса, что мне сделать, чтобы ты от меня отстала?

– Ничего. Тебе надо было подумать, прежде чем натравливать на меня Симута.

– Я пошутила. Неужели ты не понимаешь, что это была всего лишь шутка!

– Шутка? Сначала посмеяться надо мной, так, чтобы я не заподозрила тебя, потом радушно пригласить в гости, чтобы повеселить богатых друзей наивной дурочкой Рэксочкой. А ты шутница, как я погляжу. Шутка с Клоритой, ты помнишь Клориту, Катруня? (Клорита отказалась принести сок из столовой. Тогда Симут принес сок и по приказу своей хозяйки вылил его на Клориту. Та расплакалась и высказала Катруне все, что о ней думает, добавив: "Не хочу тебя не видеть!" Катруня сказала: "Замечательно!", и больше Клорита в классе не появлялась. Она была небогатой, в отличие от отца Катруни.) Затем шутка с Ганой, когда ты обманом у нее выиграла и заставила бегать перед Домом Знаний, крича: "Я – сукопа, я – сукопа!" А шутка с Глошей! Я не стала связываться с тобой лишь только потому, что Глоша умоляла меня не защищать ее, она боялась, что с ней случиться то же, что и с Клоритой. Да и много у тебя было шуточек насчет остальных. Ты любишь шутить над другими. Раз ты такая любительница юмора, так почему тебе не нравится, когда шутят над тобой? – свой монолог я выплеснула единым махом.

– Ты тоже шутила. Над Сырым.

– Не сравнивай меня с собой. Если меня не трогать, я не трогаю тоже. Я хоть раз обидела почем зря? Мне нет дела до остальных, можешь шутить над ними и дальше, но зря ты попробовала взяться за меня. Это твоя ошибка.

– Ты злая, – прошептала девочка, расширив глаза, словно впервые увидела меня.

– Да, я злая, и ты убедишься через несколько дней. Надеюсь, это тебе послужит хорошим уроком. – Я собралась уйти.

– Рэкса, – робко произнесла Катруня. Я резко развернулась; она жалко выглядела, – а если я попрошу прощения? Я никогда ни у кого не просила прощения.

О, надменная Катруня, как же мне этого не знать! Ты в свое время всему свету успела похвастаться о том, что никогда не просила и не будешь просить прощения.

Я прищурилась, она испугалась, что я откажу.

– Хорошо, – сказала я, она облегченно вздохнула. – Завтра. При всех. – Катруня замерла, потом согласно кивнула. Я продолжила. – Перед Симутом.

Застывшее лицо Катруни выражало негодующий вопрос "Что?!", затем она возмущенно выпрямилась:

– С чего бы?!

Я пожала плечами:

– Я тебя не заставляю.

Я направилась к двери и уже выходила из комнаты, когда до меня донесся сдавленный шепот дочери богача:

– Хорошо. Я согласна.



Когда закончился последний урок и ушел учитель, Катруня поднялась со своего места, вышла к доске и развернулась лицом к классу, своим авторитетом заставив смолкнуть взбудораженных наступившей свободой от уроков одноклассников. Вид у нее был – еще тот! – как у человека, для которого просить прощения – страшное унижение. Особенно в присутствии всех. И особенно у нищего. Я это знала, иначе не согласилась бы на столь легкое для кого-нибудь другого наказание.

Катруня громко попросила прощения у Симута за то, что использовала его в целях обидеть Рэксу. Он выглядел очень забавно: с глазами как лепешки и отвалившимся на грудь подбородком. Затем Катруня понесла отсебятину, право, я не просила ее об этом: попросила прощения у меня и Глоши.

Глоша сказала:

– Вот это да! Как тебе удалось, Рэкса?

– Психология, – наставительно произнесла я. Я убедилась, какие у Катруни подруги, даже жеманная Симона, и знала, что не пройдет и трех дней, как над богачкой будут потешаться все те, кто так любезно присутствовал на ее Дне рождения. Этот позор ей забудут нескоро!

– Я удовлетворена, – сказала я и вытерла руки о свой белоснежный хитил.
________________________________________
[18] чонка и синк – животные, тождественные земным крысе и таракану

[19] – знак, обозначавший цум (муху), которая возомнила о себе нечто большее, чем просто муха, ползающая в помоях.(нурит. басня)