Вот уж не подумала, что Катруня пригласит меня на день рождения! Я не хотела идти, но мама сказала, что нехорошо отказываться, и нацепила на меня желтый хитил с розовым поясом и желтую шляпку. Я чувствовала себя в нарядном костюме неуютно и скованно, но делать нечего – пошла. Перед уходом мама, поправляя мне шляпку, сказала:

– Пожалуйста, Рэкса, веди себя вежливей.

Эх, если бы так просто! У меня ведь получается как-то само собой; остановишь себя, ан уже поздно. А что хуже всего – в большинстве случаев я не жалела о случившемся.

Зала сияла. Посередине стоял большой стол, ломившийся от яств. Катруня встречала гостей в нежно-голубом хитиле, утканном серебристо-синими цветами, волосы убраны в невообразимую прическу. Без сомнения, она была самой роскошной маленькой нуритянкой.

Именинница встретила меня сияющей улыбкой, словно именно меня ей не хватало для полного счастья. К Катруне пришли много гостей: дети из богатых семей, даже их родители. Мне было среди них немного неуютно, так в большинстве из них были расфуфырены, словно настоящей целью встречи являлось перещеголять друг друга нарядами, а я зашла не в ту дверь. Но первенство уверенно держала Катруня!

За праздничным столом, уставленным всевозможными восхитительными блюдами, поковыряв свой кусок торта, я выпила немного сока из инопланетных ягод и, очевидно, очень дорогих; больше ни к чему не притронулась.

Мне не хотелось есть. На меня никто не обращал внимания, увлеченные едой и разговорами с хозяйкой, и я отложила лопаточку, погружаясь в мрачные мысли.

Я подходила к дверям шикарного дома Катруни, когда услышала чей-то вскрик. Он доносился из-за угла на заднем дворе. Вскрик был не радостным или удивленным, а скорее болезненным. Я изменила направление своего пути, завернула за угол и осторожно выглянула, не забывая ругать себя за неэтичное поведение.

Невысокий мужчина, им оказался отец Симута, бил палкой пожилого нуритянина, сжавшегося под ударами и пригнувшего голову к коленям. Рядом стоял нарядно одетый к празднику отец Катруни, со скукой следивший за происходящим.

– Ты слышишь, вонючий тьма[16], – говорил он, медленно разжевывая слова, – мне надоело ждать, когда ты вернешь мне долг за сломанный станок.

– Вы же знаете, что он был старым и сломался сам. Я же не виноват. Мне же из-за этого порезало кисть. – Мужчина показал руку, обмотанную серыми тряпками. – Разве же я стал бы ломать станок, чтобы стать калекой? Мне теперь приходится искать ки[17] на лечение.

– Ты все уже это говорил. Надоело. Это твои проблемы. Станок сломался, когда ты работал. Верни долг... Да не кричи ты! – раздраженно воскликнул богач после очередного вскрика бедняка от удара палкой. – Ладно, Кызым, оставь его, а то он своими воплями всех гостей распугает.

Отец Симута отошел. Избитый убрал волосы со лба и поднял голову к богачу.

– Подождите хоть немного. Я же уплатил почти все. Осталась же одна клака, это немного!

– Ну, дорогой мой, здесь одна клака, там клака – так и разориться недолго, – вздохнул богач.

– У меня нет работы, Вы же сами выгнали меня! Конечно, кому нужен калека, – горько добавил бедняга.

– Только не надо сваливать свои проблемы на меня! – возмущенный отец Катруни развернулся, собираясь уходить, но, видно, совесть замучила, обернулся. – Хорошо, отдашь две... нет, три клаки.

– Как?!

– Ну, если тебя не устраивает, отдавай сейчас одну.

Я осторожно вернулась к парадным дверям. В руках держала подарок и вспомнила, для чего я пришла. Я вошла в дом. И зачем я это сделала?



Теперь я не могла ни о чем думать, перед глазами то и дело вставала эта картина. Пальцы рук были холодны, а щеки горели.

После праздничного стола началась игра, которая заключалась в обсуждении нарядов, расхваливании одежды и восхищении Катруней. Мне стало скучно.

– Я хотела бы уйти, – сказала я, обращаясь к хозяйке.

– Уйти? Ведь так весело и интересно! – воскликнула Катруня.

– Интересно? – я хмыкнула; вспомнив просьбу матери, вежливо добавила: – Извини, мне нездоровится.

"О Нурити, мне надо идти, надо уйти, – думала я, – иначе я не выдержу". Все во мне начинало закипать, я еле сдерживалась.

– Как жаль, – жеманно пропела Симона, покачиваясь на ноге, вторую слегка согнув в колене. Она, неожиданно хихикнув, обратилась к подруге, поправляя ярко-синюю прядь красивых волос, впрочем, они – единственные, чем она могла гордиться, – Катруня...

– О да! – захлопала ладошами Катруня. – Рэкса, я всем уже рассказала и хочу перед всеми тебя похвалить, как ты ловко поставила нищего Симута на место, рискуя учебой в Доме Знаний. Правильно, – объявила Катруня, – так нищим и надо. Не чего им задираться! Бедняков нужно ставить на место.

Многие из гостей заулыбались.

Я онемела.

– Ты что, Катруня, – наконец выдавила я и глупо улыбнулась, – при чем тут нищий он или нет. Он оскорбил моего отца, я его проучила.

– Все равно, ты молодец!

– Мне казалось, Симут твой друг.

– Кто? Симут? Темень?! Ты смеешься? Это шутка? Он только мой слуга. Нам, богачам, нечего якшаться с бедняками. И тебе не советую водить дружбу с тьмой Глошкой.

– Ну уж это не твое дело!

– Как же не мое! Ты относишься к нашему кругу и, будь добра, веди себя соответственно. А то хочет и вашим, и нашим!..

– К какому кругу? – я начинала заводиться, зря она начала весь этот разговор, я чуяла – добром не кончится. – Да, наши отцы много зарабатывают...

– Вот еще! – с возмущением вскричала Катруня. – Надо ему! На него бедняки работают.

– Правильно, доченька, – на шум, несоответствующий праздничному гомону, вышла чета родителей Катруни.

– Нет, – прошипела я, сорвав с головы ненавистную мне шляпку, – я не отношусь к вашему кругу. Мой отец честно зарабатывает ки, они не пахнут чужими потом и кровью... Да, кровью! – яростно повторила я в ответ на ехидный смешок, вспомнив про отрезанную кисть бедняка.

– Что ты, девочка, – рассмеялся хозяин дома, подходя ближе ко мне, – ки не пахнут.

Я медленно пятилась.

– Я видела, как вы избивали нуритянина лишь за то, что он вовремя не отдал вам клаку, одну ничтожную клаку.

Это видение встало перед глазами, распаляя меня сильнее.

– Нет, я не отношусь к вам, кровопийцы! – прорвало меня.

– Душенька, успокойся, – испуганно-медовым голоском пропела мать Катруни. – Попробуй взбитые сливки; иди ко мне.

– Не нужны мне ваши сливки. Жрите их сами! – крикнула я, выбежала, громко хлопнув дверью.

Я поступила неслыханно грубо, но я не могла сдержаться. Мама, прости. Клянусь Нурити, я не виновата, они сами растравили меня.

Все, что я бормотала, пока бежала от дома Катруни к себе (а я мчалась, как будто за мной гналась стая диких шухров), все это я не сказала матери, когда она встретила меня, едва я закрыла за собой дверь. Ее лицо было покрыто красными пятнами гнева, очевидно, Катрунины родители успели нажаловаться на меня по видеофону. Я невольно съежилась под ее желтым горящим взглядом. Она никогда на меня не кричала, как и сейчас, но лучше бы, лучше бы кричала, чем говорила вот таким свистящим голосом:

– Так, Рэкса Крайт, мне кажется, я вас просила о чем-то. О Нурити, неужели я не воспитывала тебя, как вести в гостях? Ты взрослый ребенок. – (Странное сочетание – взрослый ребенок.) – Да, Рэкса Мэртон Крайт, ты превзошла себя! Стыд-то какой! У меня нет слов. – Мать в бессильной растерянности шагнула взад-вперед и взглянула на меня. – Нет, такого я от тебя не ожидала.

Что я могла сказать? Про старика и его клаку, про пустые разговоры о нарядах, про нищего Симута и тьму Глошу, про деньги, которые не пахнут? На все бы Снежана Крайт нашла ответ, ведь воспитание в любых ситуациях и в любых разговорах остается воспитанием, все зависит от человека. Я сказала:

– Мне жаль.

Она поджала губы:

– Какая ты бессовестная. Посмотри мне в глаза... Смотри... Тебе жаль? Нет, твои глаза о чем угодно говорят, только не о сожалении.
_______________________________
[16] тьма (темень) – три значения: 1)народ, 2)бедняк, 3)нищий (ругат.)

[17] ки – 1) деньги, 2) мелкая нуритянская монета