Я подслушала разговор родителей, это произошло как-то случайно. Я сидела за ажурной стенкой под лестницей, укрытая домашним садом, – я любила там сидеть и размышлять о чем-нибудь или просто так. И когда услышала голоса родителей, входивших в столовую, я привстала, чтобы выйти из укрытия. Но что-то меня остановило. Они, как обычно, вели беседу о политике. Вернее, не как обычно. Раньше говорил отец, мать всегда молчала. Она не разделяла взглядов мужа и, если он особенно распалялся, даже порой резко одергивала. На этот раз мать, как ни странно, поддержала разговор.

– Я тоже не понимаю, – говорила мама, принимая чашку райфа из рук мужа, – зачем Хадашаху понадобилось уничтожать цветы-нурити.

– Повелитель запрещает разводить нуриты, чтобы существовал единственный и неповторимый Цветок Нурит – символ Нурити!

Задумчиво постучав по чашке, отец пробормотал себе под нос:

– Но это абсурд! И как мне кажется, это не единственная и не главная причина.

Как он оказался прав!

– Что за глупость! – в сердцах выкрикнула мать (нуритянка, она никогда раньше не позволяла ни себе, ни другим такого неуважения к правителю), я была совершенно согласна с ней. – Нуриты необходимы нам как вода и воздух. Что если нападет чума?

– Ее давно не было, Снежана. Ученые утверждают, что ее давно истребили.

Отец немного помолчал и добавил:

– Я надеюсь на это.

– Я тоже на это надеюсь, Граберт. Наш Повелитель Нурити не станет рисковать жизнями нуритян.

Я села на ступеньки и вздохнула. Нас, нуритян, с раннего детства приучают к почтению и уважению к Нурити и Повелителю. К моему удивлению, слова матери меня не шокировали. Я поймала себя на не совсем должном уважении к правителю после того, когда Глоша однажды рассказала о том, как семья Клошиной подружки была выгнана на улицу без всего, потому что у них умер отец. Но с другой стороны, надо заранее готовиться к такой несчастной вероятности. Дело в том, что существовал такой закон Хадашаха, гласивший, что после смерти члена семьи мужского пола все имущество конфискуется в государственную казну независимо ни от каких обстоятельств, если не будет выплачена определенная сумма контрибуции. Не скажешь, что это маленькая сумма, отец каждый месяц понемногу откладывал – на всякий случай.

Одним вечером, когда я и мой отец сидели на скамейке в нашем садике, он прижал мою взъерошенную голову к себе и тихо произнес: "Не хотел бы я оставить вас одних на этой планете". "Ты хочешь куда-то уйти?" – спросила я с легкой иронией, потому что знала, что он всегда будет со мной. "Твой дед прилетел на Нурити, ища свободу и покой, – говорил отец. – Мы пока свободны, но спокойствия нет. Зачем мне свобода без уверенности в завтрашнем дне?" Я была не согласна с ним – для меня свобода превыше всего, поэтому я промолчала. Может, наоборот, мы живем в спокойствии, но свободы нет? "Хотел бы я сесть в "катер" и улететь. Далеко", – прошептал он и обратился ко мне, глядя на звезды: "Ты хотела бы покинуть Нурити?" Я помотала головой: "Нет. Я люблю Нурити. Я ни за что не улечу с нее". "Ты нуритянка, – усмехнулся отец, – но когда-нибудь это тебе не поможет. Поэтому береги корабль. В нем наша надежда". Я его не поняла, но согласно кивнула.

Нуритянка. Нурити. Цветок Нурит.

Я не знала еще тогда, что он перевернет всю мою жизнь.



– Привет, Глошка! – весело сказала я, ухая сумку на парту.

Сегодня я прибыла рановато. В классе сидели только две девчонки (не считая меня и Глошу), Ганна и Ката, шушукающиеся между собой, и трое мальчишек на задней парте. Одним из них был Гошка. Что-то сегодня он тоже рано, в отличие от своей сестры он приходил обычно прямо перед звонком. Мы не обратили друг на друга внимания: я ему не сказала ни слова, он – мне. Просто большинство ребят в нашем классе не могут понять в силу своей убогости дружбы мальчишки и девчонки. Поэтому между мной и Гошей в Доме Знаний холодный нейтралитет.

Я села за парту, достала из сумки тетрадь и самопис. Подошла Ганна. Она имела привычку постоянно списывать у других решения заданий. Мне она не очень нравилась, так как я не люблю подхалимов. Лично мне она ничего плохого не делала, и я ничего против нее, в общем-то, и не имела.

– Рэкса, ты можешь мне дать тетрадку с решением задания? – улыбнувшись, попросила Ганна. В прошлый раз она обращалась к Глоше.

– Не могу.

Она не ожидала отказа и по инерции уже схватила тетрадь. Я сухо заметила:

– Ганна, не кажется ли тебе, что пора бы поработать извилинами и самой делать домашнее задание?

После того, как обиженная Ганна отошла, Глоша заметила:

– Если ты так будешь продолжать, не думаю, что у тебя будет много друзей.

– Мне достаточно столько, сколько есть.

– Ты неправа, когда много друзей, это очень хорошо.

– Слушай, Глоша, – я глубоко вздохнула – я начала сердиться; я не любила, когда мне указывают, и продолжила ровным голосом, – зачем мне она нужна, если она мне не нравится!

– У тебя вот какая философия, – протянула Глоша.

– Ну, конечно, куда лучше, если бы я тебе улыбалась и миленько говорила: "Глоша, дружочек", а сама бы думала – терпеть ее не могу. Ничего, хороша дружба! По крайней мере, если я говорю, что ты мне нравишься, Глоша, несмотря на твои недостатки, я и думаю, что ты мне нравишься. Иначе я бы с тобой и не разговаривала бы вовсе.

Глоша вздохнула. Она, видно, хотела что-то сказать, но передумала.

Пришла Лурса. Мы с ней вежливо поздоровались, и она прошла на свое место.

– Ого, это оч-чень интересно, – прошипел голос Глошки. – Прибыл рано. Без Катруни.

Я поняла, о ком она говорит. У дверей показался Симут – мой злейший враг. Он шел вразвалочку, с ленцой. Я не шелохнулась, глядела на него чуть из-под лобья. Лишь пальцы, сжавшие парту, побелели. Я знала, если он хоть словечко ляпнет, то я за себя не ручалась. Симут знал тоже – мои прищуренные глаза говорили об этом – и молча прошел мимо.

– И вечный бой, – тихо произнесла Глоша.

– Что? – не поняв ее, спросила я, осторожно выдыхая из легких задержанный воздух. – Что ты сказала?

– И вечный бой... У тебя с Симутом. Каждый день начеку. Между прочим, это не я сказала. Любимый поэт дедушки. Александр Блок.

– Лэрянин? – враждебно спросила я. Лэриане любили длинные имена и короткие фамилии.

– Нет, землянин, поэт. Он давно умер.

– Кому нужны стихи покойника?

– Да нет, ты послушай! – Глоша вскочила.

– И вечный бой!

Покой нам только снится

Сквозь кровь и пыль...

Летит, летит степная кобылица

И мнет ковыль...

Глошка так смешно завывала при словах летит, летит и взмахивала при этом рукой, что я невольно рассмеялась.

– Да ну тебя, – обиженно махнула Глоша. – Нуритянка.

– Это как понять? А ты кто?

– В этом отношении я ближе землянка. Нуритяне не понимают и не пишут настоящих стихов.

– Почему? Я слышала от бедняка песню.

Раскинулось море широко,

И волны бушуют вдали...

Товарищ, мы едем далеко,

Подальше от нашей земли.

Глоша победоносно рассмеялась:

– Я знаю ее! Любимая песня дедушки, он ее часто пел, вспоминая о родной Земле.

– И что ж, – не сдавалась я, – на Нурити совсем не сочиняют стихов?

– Ты знаешь хоть одного нуритянского поэта? На Нурити стихи не имеют такого значения как на Земле. Если они и встречаются, то только в бедных слоях населения. Наверно, потому что именно там много землян-переселенцев, – строго проговорила Глоша. – Именно благодаря этим бедняцким нуритянским стихам ты еще знаешь, что такое поэт и стихотворение.

Глоша вздохнула:

– Да, поэзия не распространена на Нурити. Стихотворения Земли музыкальнее, объемнее, сочнее что ли, – подружка приподняла руки, не зная как объяснить. – Ну вот – я Вас любил. Любовь еще быть может...

– Нет уж, увольте, – прервала я, махая руками, – только без ваших я вас любилов. Лучше уж: и вечный бой! – Я подняла кулак.

– Вот ты вся! – засмеялась Глоша. – А мне с тобой: и вечный бой. Нуритянка!

– Нуритянка, нуритянка. Между прочим, вы не с Нурити ли?

– А я хотела бы на Землю, родину дедушки. Слушай.

Белеет парус одинокий

В тумане моря голубом!..

Что ищет он в стране далекой?

Что кинул он в краю родном?..

Играют волны – ветер свищет,

И мачта гнется и скрипит...

Увы, – он счастия не ищет

И не от счастия бежит!

Под ним струя светлей лазури,

Над ним луч солнца золотой...

А он, мятежный, просит бури,

Как будто в бурях есть покой!

Глоша так вдохновенно говорила, что мое черствое сердце не осталось безучастным.

– Потрясающе! – воскликнула я, восхищенная. – Как будто в бурях есть покой...

– Вот так, – со значением сказала Глоша. – Я люблю Нурити, но хочу на Землю. Хочу к Земле!

"Нет, я – нуритянка! – подумала я, – А Глоше надо поосторожней. Я могу и вспомнить, что отец Глоши Рощиной – землянин. А землян я не люблю".

Я подперла голову рукой и грустно посмотрела на задумавшуюся Глошу. "Товарищ, мы едем далеко, подальше от нашей земли".