-- И позволь заметить еще одно, -- тихим голосом снова
заговорил Магистр Игры. -- Я хотел бы сказать тебе несколько
слов о ясности, о ясности звезд и духа, а равным образом о
нашей касталийской ясности. У тебя недоброе отношение к
ясности, надо полагать потому, что тебе суждено было идти путем
скорби, и теперь всякая бодрость и хорошее расположение духа, в
особенности же наши, касталийские, кажутся тебе проявлением
немощи и ребячливости, а равно и трусости, бегством от ужасов и
бездн жизни в ясный, упорядоченный мир пустых форм и формул,
пустых абстракций и причуд. Но, печальный мой друг, пусть и
вправду наблюдается у нас это бегство от жизни, пусть нет
недостатка в трусливых, боязливых, жонглирующих пустыми
формулами касталийцах, пусть они у нас даже в большинстве -- у
истинной ясности, будь то ясность небес или ясность духа, это
не отнимет ни ценности, ни блеска. Рыцарям поверхностного
благодушия и ложной ясности противостоят люди и поколения
людей, чья ясность -- не игра в видимость, а серьезна для них и
глубока. Одного такого я знал: это наш бывший Магистр музыки,
ты его время от времени встречал в Вальдцеле; этот человек в
последние годы своей жизни в такой мере обладал добродетелью
ясности, что весь лучился ею, как солнце лучится светом,
одаривая всякого своей благожелательностью и жизнерадостностью,
своим добрым расположением духа, верой и доверием; и все, кто
проникновенно воспринимал это сияние и вбирал его в себя,
излучали его дальше на других. И меня тоже осиял его свет, и
мне он уделил толику своей ясности и внутреннего блистания, так
же, как нашему Ферромонте и некоторым другим. Достигнуть такой
ясности было бы для меня, а со мною и для многих других, высшей
и благороднейшей целью. Ты можешь встретить ее и в некоторых
отцах нашего Ордена. Эта ясность -- не блажь и не
самоуслаждение, она высшее познание и любовь, приятие любой
действительности, бодрствование на краю всех бездн и пропастей,
добродетель святых и рыцарей, она неразрушима, и с годами, с
приближением смерти только возрастает. В ней -- тайна
прекрасного и подлинная субстанция всех искусств. Поэт,
славящий в танцующем беге своих стихов величие и ужас жизни,
или музыкант, заставляющий прозвучать чистое бытие, есть
светопосец, делающий мир радостнее и прозрачнее, даже если он
ведет нас через слезы и мучительное напряжение. Быть может,
поэт, чьи стихи столь пас восхищают, был печален и одинок, быть
может, музыкант был угрюмым мечтателем, но его творение все
равно причастно ясности богов и звезд. Дарит он нам уже не свой
мрак, не свою боль и робость, но каплю чистого света, вечной
ясности. И когда целые народы в мифах, космогониях, религиях
силятся измерить глубину мирозданья, последнее и наивысшее, до
чего они доходят, есть все та же ясность. Припомни древних
индийцев, о которых так хорошо рассказывал некогда наш
вальдцельский преподаватель: ведь это был народ страданий,
раздумий, самоистязания, аскезы, но последние взлеты его духа
были преисполнены света и ясности, ясной была улыбка
преодолевших мир будд, ясность отмечала образы его бездонной
мифологии. Мир, как его изображают эти мифы, предстает в своем
начале божественным, блаженным, лучезарным,
первозданно-прекрасным, как золотой век; затем он заболевает и
портится, все больше и больше впадает в грубость и убожество и
к концу четырех все ниже спускающихся мировых веков он готов
распасться и погибнуть под ногами танцующего и смеющегося Шивы;
но это не конец, все начинается сызнова с улыбкой сновидца
Вишну, который играющей рукой творит новый, юный, прекрасный,
сияющий мир. Ты только подумай: этот народ, проницательный,
способный страдать как никакой другой, с ужасом и стыдом взирал
на жестокую игру мировой истории, на вечно вращающееся колесо
вожделения и страдания, он разглядел и уразумел всю хрупкость
вещей, всю дьявольскую ненасытность человека, но также и его
глубокую тоску по чистоте и гармонии, и он нашел для выражения
мировой красоты и мирового трагизма эти несравненные притчи о
мировых веках и распаде мироздания, о грозном Шиве, в пляске
сокрушающем дряхлый мир, и об улыбке Вишну, который покоится в
дремоте и из золотых божественных снов, играя, творит новый
мир.
Герман Гессе. Игра в бисер.