и тогда, совершенно неожиданно, многих охватило чувство
мрачного веселья. Мы поняли, что нам больше нечего терять, кроме наших так
издевательски обнаженных жизней. Когда полилась вода, мы начали смеяться и
над собой, и друг над другом. В конце концов, это была настоящая вода!
Кроме этого странного веселья, нас охватило еще одно чувство:
любопытство. Я переживал такое любопытство и раньше как основную реакцию на
некоторые экстремальные обстоятельства; например, когда однажды во время
восхождения в горы мне угрожала опасность, в критический момент я чувствовал
только одно - мне было любопытно как бы со стороны, выйду ли я из этого
положения живым, или с разбитым черепом и переломанными костями.
Холодное любопытство преобладало даже в Освенциме, как-то отвлекая наши
чувства от окружающего, которое таким образом рассматривалось с некоторой
объективностью. Теперь такое состояние духа поддерживалось как самозащита.
Мы стремились узнать, что будет дальше; и каковы будут последствия от того,
что нас выгнали, совершенно голыми и все еще мокрыми после душа, в
промозглый холод поздней осени. Через несколько дней наше любопытство
перешло в удивление: никто не простудился.
В запасе было еще много сюрпризов для новоприбывших. Бывшие среди нас
медики скоро узнали: учебники врут! Где-то сказано, что человек не может
прожить без установленного количества сна. Ничего подобного! Я был уверен,
что на какие-то вещи просто неспособен: не могу спать без таких-то удобств
или не могу жить в тех или иных условиях.