Мир медленно утекал сквозь пальцы. Так бывало и раньше, но теперь мне стало казаться, что песок стал мельче и чище и совсем похож на мелкий жемчуг или льдинки.

Знаешь, от долгих периодов молчания я приобрел привычку разговаривать в невидимое космическое пространство. Заполнять его, заливать тем самым ускользнувшим уже временем. Ведь если этого не сделать сейчас, добираться до себе через тернии и звезды самокопания будет просто невозможно.

Вчера я думал о том, что такое исповедь. Это, как утверждается, облегчение душевных терзаний через покаяние. Самопризнание. Соединение себя со своей сущностью. Именно так — соединение, поскольку большинство времени мы отчуждены не только от мира, но и от самих себя. Но не думаю, что все так просто.

Совершенная банальность в том, что исповедь — это разговор по душам, но в то же время крик этой самой души, заряженный психологией самобичевания. Но ведь любой человек, которому случалось испытать катарсис от исповеди, делал это не потому, что ему стало легко и комфортно, а потому что он а) снял с себя часть ответственности за собственные поступки, мысли; б) рассказал себя миру, рассказал себя себе.

Хайдаггер говорил, что бытие это рассказ, а точнее, сказ. И соответственно, человек тоже сказ. Причем, сказ, который кто-то неизвестный на правах исповеди рассказывает другому. И неважно, внутри они или снаружи. Главное неизменно: человек процессуален, рассказываем и раскрываем. На вопрос "кто я?" ответ всегда будет длинным, всегда подразумевающим беспредельность начала и ограниченность возможности конца. Иными словами, меня нет, пока меня никто не рассказал. Физическое присутствие это лишь форма этого рассказа идеи и материи. Или Бога, если хотите.

Так и получается, что исповедь это не отречение, а строительство, а человек — это течение песка, его падение сквозь пальцы неких присутственных сторон, слепых зрителей, невыразимо внимающих этому повествованию.