Мобильный LiveInternet Драматическое непонимание | Беседы_о_любви

Авторизация

Дневник Беседы_о_любви Лента друзей - Дневник - Полная версия

Драматическое непонимание 10-12-2007 15:45 к комментариям - к полной версии - понравилось!

Выкладываю обещанную историю любви – “Княжна Гагарина” – от Андрея Кончаловского:

«Летом 1967 года, когда уже положили на полку “Асю Клячину” и “Андрея Рублёва”, происходил очередной международный кинофестиваль в Москве. Ко мне уже был определённый интерес, я пользовался славой диссидента, автора запрещённой картины. В это время я уже знал, что буду снимать “Дворянское гнездо”, уже состоялся тот самый разговор с Сурковым, где я дал согласие на эту постановку.

Приехала большая французская делегация, и в составе её Паскаль Обье, интересный человек, талантливый режиссер, внешне чем-то похожий на Гоголя, с такими же свисающими усами. Он слегка знал русский, старался говорить по-русски.

С ним была молодая девушка, скуластая, со вздернутым носом, с раскосыми татарскими, совершенно голубыми глазами, с темно-русыми волосами, с чудным овалом лица – казалось, что я уже давно её знаю. Звали её Маша Мериль.

Когда я увидел её, у меня всё внутри остановилось.

Остановилось потому, что я был женат, у меня родился ребёнок, очень дорогое мне существо. Наташа была с ним на даче.

Бывают такие отношения с женщиной, когда уже не владеешь собой от невыносимости чувства. Боишься не только прикоснуться – боишься находиться рядом.

Когда я узнал, что она русская дворянка, княжна Гагарина, моё падение в бездну ещё более ускорилось. Было ощущение абсолютной обречённости.

Самое смешное, что я не собирался оставаться на фестивале. Мы начинали работать над “Дворянским гнездом”, сняли большую избу в селе Безводном, там, где я снимал “Асю Клячину”. Валя Ежов уже сидел там, я должен был ехать к нему. Машу я увидел за два дня до отъезда – на открытии фестиваля.

Я решился пригласить её прокатиться на машине – я летел в Горький, мы поехали во Внуково, нас вез шофёр. Я показывал ей Москву, а сам всё время искоса смотрел на её неподражаемый вздёрнутый нос, на нежный овал лица. Пошел, взял билет, она меня проводила, я улетел.

Приехал на Волгу, надо было писать сценарий, но я понимал, что не могу там находиться. Валя всё время говорил:

- Что с тобой? Ну что с тобой? Давай работать.

Я ходил по полю и чувствовал, что упускаю звёздный час своей жизни.

Позвонил из Горького в Москву, фестиваль продолжался, начиналась уже вторая его неделя. Я связался со студией, договорился устроить просмотр “Аси Клячиной”, позвонил Маше, сказал, что возвращаюсь.

В последний день фестиваля я показал ей картину. Пригласил к себе домой.

Она пришла с удовольствием, мы съели «табака», мне ничего не лезло в горло. Меня трясло. Я испытывал точно то же, что мой герой в “Влюбленных Марии” – такой же силы чувство, которое оставляло лишь возможность платонических отношений.

Мы поцеловались, она ушла в ванную, через десять минут вернулась в комнату, умытая, свежая, распахнувшая мне объятья, улыбающаяся, девственно нагая.

- Иди…

У меня был шок, я не чувствовал себя мужчиной. Она заснула. Я просидел рядом всю ночь, глядя на неё и, как сумасшедший куря.

Лето. Июль. Рассветает рано… Это было первое наше любовное свидание, и оно было абсолютно неэротическим. Потом она уехала.

В сентябре я начал ей звонить. Она прислала мне несколько своих фотографий, храню их. На одной – она с учебником русского языка. Начала писать мне на ломаном русском, сообщила, что учит язык.

В это время в Прагу отправлялась кинематографическая делегация. Там уже происходили события, из которых выросла потом «пражская весна». Брежнев с командой пытались использовать все рычаги, чтобы удержать события под контролем. Поездка киноделегации на встречу с чехословацкими коллегами была звеном в общей цепи.

Я уговорил Караганова, главного идеолога кинематографического союза, взять меня с собой, с одной только целью – увидеть Машу.

Выступление, написанное для этой встречи, я закончил цитатой из Солженицына. Меня попросили её вынуть. «Не стоит вспоминать Солженицына», - сказал Караганов. Я его слова проигнорировал…

Мне стоило огромных нервов и трудов задержаться в Праге ещё на два дня после окончания встречи – Караганов очень был против, но помогли чехи.

Маша приехала в тот день, когда уезжала делегация. Я попросил Иоселиани сказать ей, что жду её в машине, - боялся. Такое было время. Все боялись всего. Всюду мерещились агенты КГБ, агенты чешских служб.

Маша была такая же прекрасная, загоревшая, обветренная, солнечная. Она где-то плавала по Средиземному морю на яхте своего друга, великого композитора Ксенакиса, руки были в шрамах от натягивания лееров. Она остановилась в том же отеле.

Меня опять трясло, я ничего не соображал. Я чувствовал, что она так далека от меня! Мы так не подходим друг другу! Что я делаю здесь? От этих мыслей тянуло пить.

Многое она говорила по-французски. Я не всё понимал, но кивал головой. Мне было грустно. Я чувствовал рядом с ней свою несостоятельность. Мне она казалась настолько недостижимой!

Мы гуляли по Праге. Я купил шесть открыток с репродукциями Ван Гога, дал их ей. Сказал:

- Каждый месяц 5-го числа (это было 5 сентября) посылай мне, пожалуйста, одну открытку. Письма не дойдут, а на открытки КГБ не слишком обращает внимание. Пиши о чём угодно – о погоде, что в голову взбредёт. Если открытки придут, я буду знать, что ты всё ещё меня любишь, и скажу моей жене о наших отношениях.

Мы разъехались. Первая открытка была как гром среди ясного неба. После неё я уже жил только тем, что ждал следующую.

Вторая открытка. Третья. Четвёртая…

После четвёртой открытки я не выдержал.

Наташа возвращалась от родителей из Казахстана, везла с собой моего дорогого мальчика. Я встретил её, мы ехали на машине. На коленях у неё сидел маленький Егор. Я сказал, что люблю другую.

- Лучше бы ты сказал, что у меня умерла мама…

Чувствовал я себя ужасно. Но иначе поступить уже не мог.

Через месяц пришла пятая открытка. В ней было написано:

«Дорогой Андрон! У меня всё хорошо. Я выхожу замуж. Он итальянский продюсер, чудный человек, очень интересный… Уверена, что он тебе понравится».

Мои отношения с Наташей уже всё равно были поломаны. Я почувствовал внутри себя полную пустоту.

Я поехал в Чехословакию. В Карловы Вары, лечиться.

Позвонил ей, она была в Италии. Это был момент, когда я был готов уехать, обрубить все концы, стать невозвращенцем. Написал ей большое письмо. «Всё равно, пройдут годы, я тебя буду любить, я заберу тебя со всеми твоими детьми, когда ты разведёшься».

Продюсер, за которого она вышла, имел троих детей, она стала им матерью.

Встреча с Машей была для меня почти роковой.

Дворянка, княжна, женщина европейской культуры – это было то, о чём я втайне мечтал, такой хотел видеть свою спутницу. То, что она меня бросила, казалось само собой понятно. Разве могло быть иначе? Я остро пережил случившееся, но про себя не удивился. Думал: куда мне! Я совок, а там Париж, Италия! Я уже знал, что это такое.

Разрыв с Наташей происходил очень болезненно. Она хотела уехать во Вьетнам, воевать. Хотела немедленного развода. Я ей не давал, знал, что ей это будет только во вред – она училась тогда во ВГИКе.

Рана моя была настолько сильна, что, когда я писал сценарий “Дворянского гнезда”, который я начал снимать на следующий год, Маша Мериль влезла в картину под своей подлинной фамилией – княжна Гагарина. Лаврецкий встречается с ней в Париже. Русская, не говорящая ни слова по-русски, но, тем не менее, чистокровная пензенская. Сыграла её Лиля Огиенко, чудная молодая киноведка из ВГИКа.

Вообще всё “Дворянское гнездо” пронизано чудовищной тоской – по Маше Мериль, по Франции и по тому, что делать нечего, я должен жить здесь, в России, в своей почве, не стать вырванным из неё корнями. Все мучения Лаврецкого, все его мысли выросли из того, что я весь этот год чувствовал, думал о том, что там, в залитом светом Риме и Париже, ходит женщина, которую я боготворю, и в которой я обманулся. Вся картина об этом – о том, где жить.

Роман с Машей меня очень сильно обжег.

Года два спустя, уже женившись на Вивиан, я ехал в Рим, думая только об одном – о том, что встречусь с Машей. Она знала, что я приезжаю. Мы встретились в тот же день. Она приехала на машине с детьми, со всеми познакомила. Была очень возбуждена, весела. Я тоже был возбуждён и весел – боялся этой встречи ужасно, хотя и ехал с одной только целью – увидеть её.

Она повезла меня с собой на съёмку. Её фотографировали на крыше где-то за Тибром, в Транстевере. Я сидел, пил кофе, смотрел, как она позирует, и вдруг почувствовал, что освобождаюсь от неё. Что эта любовь меня больше не гнетёт – я снова свободен. Мне стало так легко, что я захохотал.

- Что ты смеешься?

Все годы с момента нашей встречи я жил под ощущением её пленительного образа, а виделись-то мы с ней всего три дня и две ночи.

Мы с ней стали друзьями. Мама с ней познакомилась. Я бывал у неё, познакомился с её чудными сёстрами, с её матерью. Потом Маша развелась, вернулась в Париж. Замуж уже не вышла, жила с разными интересными людьми.

Она чудесный человек. Всегда весела. Прекрасно готовит, пишет книги – по искусству кулинарии, по рецептам спагетти, по интерьеру – универсальная женщина, замечательная актриса. Она снималась у меня в “Дуэте для солиста”. И всё-таки внутренне я ощущал душевную рану – чувствовал, что мне, моим ожиданиям изменили.

Уже после “Дуэта для солиста” она предложила поставить пьесу.

- Я тебя познакомлю со Стрелером, давай сделаем Чехова.

Так появилась “Чайка”, где она играла Аркадину.

Отношения у нас неизменно оставались чудными, но всегда ощущалась тень недоговорённости. Что-то между нами случилось. Что-то драматическое. Что?

Шли репетиции. Работалось интенсивно и очень интересно.

На одной из репетиций Маша вдруг сильно повздорила с партнёром, с актёром, игравшим Треплева. Она хотела на эту роль своего молодого бойфренда – я его не взял. Не люблю, когда мне кого-то навязывают. Потом у меня не раз был случай пожалеть о том, что её не послушался…

Вспышка раздражения была неожиданной и острой, Маша была зла и резка. Когда мы уходили, я остановил её на лестнице. Сказал:

- Маша, надо быть добрее. Надо уметь прощать.

Она посмотрела на меня, словно её ударило током или ошпарило кипятком. Вся побледнела.

- Прощать? И это ты мне говоришь? Какое право ты имеешь говорить мне это!

И побежала вниз. Я ничего не понял. В первый раз за двадцатилетний давности отношения.

На следующий день мы снова встретились на репетиции. Я сказал:

- Маша, я не понял, что ты вчера сказала мне. Почему я не мог сказать тебе «надо уметь прощать».

- Ты что, не понимаешь сам?

- Нет.

Она посмотрела на меня так, будто в первый раз увидела. Сказала:

- Ну ладно, мы как-нибудь поговорим об этом.

Мы дождались конца репетиции, я пришел к ней в уборную.

- Маша, объясни мне, в чём дело.

- Разве ты не знаешь, что между нами произошло?

- Я точно знаю, что между нами произошло. Ты меня бросила.

- Я тебя бросила? Ты меня бросил, дорогой мой.

У меня всё перевернулось внутри.

- Я получил от тебя открытку. Ты вышла замуж за другого. Я развёлся из-за тебя с женой. Я ждал твои открытки как манны небесной! У меня всё в жизни из-за тебя перемешалось.

- Я же всё сказала тебе в Праге…

- Что ты мне сказала?

- Что я беременна. Полтора месяца уже как беременна. От тебя.

У меня всё поплыло перед глазами.

Как! Я вообще не мог представить, что от меня в ту ночь можно было забеременеть. Наша встреча была на грани чистой платоники… По крайней мере, так мне казалось.

- Не может быть!

- Я тебе это сказала. Ты никак не отреагировал. Я ждала от тебя хоть какого-то знака. Думала, что ты хочешь ребёнка. Что мы его сохраним. Ты ничего не ответил. Ничего не сказал. Просто напился. И никак не отреагировал в течение двух месяцев. Я ждала очень долго. В конце концов, я поняла, что ребёнок тебе не нужен. Вот так. Я тебя хотела забыть. Я вышла замуж.

Стефан Цвейг! Все двадцать лет наших отношений, моих представлений об этих отношениях полетели в тартарары. Никакие розы, которые я эти годы слал ей домой и в её уборную, не могли ни объяснить, ни извинить этого драматического непонимания.

Она удивительное существо, умнейшее создание. Вообще идеальная женщина. Русская. Аристократическая. Всегда для меня дорогая.

Не могу освободиться от чувства вины, хотя вина вроде всего лишь в том, что плохо знал французский.

Глава из книги “Низкие истины” (Андрей Кончаловский)

вверх^ к полной версии понравилось! в evernote

Комментарии (48): вперёд»

dcf 10-12-2007-16:04 удалить

хм.... шок. Вот это поистине драматическое непонимание... причем в буквальном смысле слова...

Вы сейчас не можете прокомментировать это сообщение.