Когда Душа собиралась совершить еще один поход из Города на Землю, у самых Ворот ей всегда в руки давали бархатный мешочек.
Это был ритуал: все движения были отшлифованы и отрепетированные с точностью до секунды.
Душа получала мешочек, спускалась с ним в руках по винтовой лестнице на Землю, и подбрасывала этот мешок своему Хозяину. Хозяин мог делать что угодно с содержимым мешка, только не мог выбросить мешок.
В конце пути, когда Хозяин засыпал, Душа забирала этот мешочек, снова возвращалась в Город и сдавала его на Склад.
На Складе мешочки разбирались, и все данные записывались в одну большую Книгу.
Никто не имел права посмотреть книгу, кроме Смотрителя.
Смотритель и давал Душам бархатные мешочки у Ворот.
Каждый мешочек был подписан.
В этот раз Душа получила мешочек белого цвета, повязанный золотой тесемкой.
В мешочке лежали чувства.

*******************

Чувства были стеклами.
Я любила сидеть на полу, скрестив ноги, и раскладывать эти стекла, как будто раскладывала карты Таро, пытаясь предугадать свою судьбу.
Стекол было очень много, и все они были разного размера и цвета, причем у некоторых стекол цвета могли менять свои оттенки.
Я «рисовала» из стекол картины. На какой-то выставке я видела картины из янтаря: разнокалиберные камни были сложены таким образом, что, взглянув на них, можно было увидеть пейзаж или портрет, с которого персонаж подмигивал мне рыжим глазом…

Каждый день я складывала разные картины, совсем как в детстве, когда у меня была игрушка-калейдоскоп. В конце концов, я разобрала эту игрушку на части, чтобы познать колдовство. Именно тогда, когда несколько зеркал лежали передо мной, я поняла, что колдовство невозможно разгадать. А если попытаешься - тебя постигнет разочарование…

Стекла-чувства всегда были со мной, какие-то из них появлялись в моих руках чаще, какие-то – реже.

Любовь была большим стеклом, формой напоминающим многоугольник, в середине оно было густого вишневого цвета, а ближе к краям розовело. И когда я смотрела через это стекло на мир, все приобретало розовато-красноватый оттенок.
Я не любила розовый цвет, но он приукрашал многие вещи, придавал им какой-то сказочный флер… Как будто розовая дымка рассвета окружала все вокруг меня.
Я старалась быть бережной с этим стеклом, хотя из-за живости характера, иногда хватала его быстро за острый край и резала руки до крови. В порыве обиды, я бросала его на пол и слизывала капли крови с ран. А потом снова поднимала это стекло, когда ранки заживали…
Это было необычное стекло: кое-где оно было очень толстым, таким, что, смотря через это место, я не видела ничего. Абсолютно. Как будто смотришь в темноту, тщетно напрягая зрение. Но даже к темноте глаза могут привыкнуть и что-то в ней разглядеть. Здесь, после долгих усилий, я могла только увидеть, что в самой середине этого толстого места были выгравированы имена. Тогда я просто прижималась к стеклу лбом сильно-сильно, и мои глаза чувствовали тепло.
Там, где стекло было очень тонким, оно часто ломалось. Отломанные куски я подбирала, рассовывала по карманам, носила с собой. Иногда я засовывала руку в карман, перебирала эти отломавшиеся куски, как перебирала мелочь в минуты задумчивости. Иногда, увлекшись, я слегка резала ими пальцы. Но было не больно, поэтому порезы я замечала только тогда, когда вытаскивала руки из карманов.
Сменялись времена года, и я снимала пальто и надевала плащ, забывая куски вишневого стекла переложить в карманы плаща. Со временем они просто терялись. Вместе с пальто. Но я никогда не жалела об их потере. Стекло густого вишневого цвета росло очень стремительно, иногда даже я не поспевала уследить за его ростом. Оно жило само по себе и, повоевав с ним немножко, я капитулировала. Просто знала, что оно у меня есть.

Вера была небесного цвета. Это стекло я очень любила.
Когда мне было плохо, я брала его в руки и гладила, сначала кончиками пальцев, а потом всей ладонью. От моих частых прикосновений у него совсем не осталось острых углов. Стекло было тщательно отшлифовано, как будто зацеловано волнами моря. Это стекло было меньше, чем Любовь по размеру, но гораздо толще. Даже с размаха кинув им в стену, я не могла его разбить. Оно отскакивало и падало на пол. Откуда светилось тихим и спокойным голубым цветом. Магнетизм цвета меня притягивал, я подходила к этому стеклу, садилась на корточки и поднимала его. А потом осторожно прикасалась: сначала указательным пальцем проводила вдоль его, а потом накрывала всей ладонью. И чувствовала, как будто небесный цвет струится от моих пальцев вверх по руке. К сердцу.

Надежда была небольшим стеклом зеленого цвета. Такой цвет еще называют бутылочный. И действительно, глядя на это стекло, я вспоминала бутылку «Советского шампанского» на Новый год. Почему-то Надежда у меня всегда ассоциировалась с Новым годом. Именно тогда, когда куранты били двенадцать раз, я скороговоркой произносила про себя желания, на исполнение которых я надеялась в новом году. Может быть, просто настраивала себя - заряжала положительными эмоциями на год вперед.
Может быть для того, чтобы надеяться, что все будет хорошо, стены многих больниц окрашены именно в зеленый цвет. Правда, гораздо более светлого оттенка, чем моя Надежда. Я не любила больниц, можно даже сказать - я их ненавидела, потому что надежды иногда не оправдывались.
К Надежде я прикасалась крайне редко. Тогда, когда в пору было закричать «Полундра!» и понять, что корабль сбился с курса.
Тогда я брала стекло бутылочного цвета в руку, зажимала в кулак, закрывала глаза и ни о чем не думала.

Странным стеклом была Печаль. Самым непостижимым образом оно то увеличивалось, то уменьшалось. Печаль была цвета тумана. Или свинца. Я до конца не могла разобраться в этом цвете. Иногда Печаль становилась темно-серой, как небо в грозу. Я смотрела на это стекло, и мне хотелось спрятаться, убежать, чтобы ливень, который вот-вот низвергнется на меня, не смог меня поймать. Иногда Печаль становилась густого серого цвета, как расплавленный свинец, или как море в пасмурную погоду. Тогда я на мир смотрела через призму этого стекла. И все вокруг меня было окрашено в серый цвет. Иногда цвет стекла светлел, приобретал спокойно серый цвет с оттенком синего, и стекло Печаль трансформировалось в стекло Грусть. От стекла Грусть не веяло какой-то безысходностью, как от стекла Печаль.
Когда шел дождь за окном, я часто брала в руки это стекло. Смотрела на него, пока оно не становилось синим и не превращалось в Меланхолию. Синий цвет Меланхолии меня успокаивал. Это стекло было небольшим, я иногда клала его на ладонь, откуда оно светилось спокойным синим цветом.

Радость была большим стеклом, по размерам почти походило на Любовь. Радость была белого цвета, и когда на нее вдруг попадал солнечный свет, то разноцветные блики расходились от этого стекла во все стороны. У этого стекла было очень много граней, мне даже иногда казалось, что Радость-это не стекло, а кристалл. Солнечный свет часто попадал на стекло Радость.
С Радостью я дружила, это стекло я всегда брала с собой, куда бы я ни отправлялась. Я клала это стекло на руку, которую вытягивала вперед, и видела, как блики Радости освещают лица людей, которые попадались на моем пути.
Тогда белый кристалл становился похожим на осколок янтаря и светился теплым золотисто- оранжевым светом. Это была Доброта. Она согревала меня, делала меня мягкой, хорошей, высвечивала мои глаза золотистым цветом. Это стекло было похоже на застывшую капельку меда, и у меня часто возникал соблазн облизать его, попробовать на вкус, как часто я пробовала в детстве многие незнакомые вещи. От стекла Доброта исходило тепло, оно грело не только мои руки, держащие его, но и все мое существо. Тогда я начинала улыбаться и солнечными зайчиками разбрасывала цветные блики Радости вокруг себя. Радость и Доброта были взаимосвязаны.

Было матовое стекло коричневого цвета. Это стекло называлось Боль. Боль была двуцветная: светло-коричневая – физическая, и темно-коричневая – душевная. Не знаю, какой цвет из двух я боялась больше. Будучи маленькой девчонкой, чаще всего мне на глаза попадалась светло-коричневая сторона этого стекла. Я была «девочка с разбитыми коленками»- так меня называли соседи. Когда я стала довольно нескладным подростком с всякими романтическими мечтами (почерпнутыми из книг Дюма, Вальтера Скотта, Ремарка, Стендаля, Мопассана, Чехова, Бунина и других авторов, чьи книги читала взахлеб), тогда ко мне повернулась темно-коричневая сторона стекла Боль. Иногда мне хотелось зарыть это стекло в землю, просто похоронить, но, даже забросав его землей, я бы все равно чувствовала его присутствие. Откапывала бы и прятала подальше от себя. И от других.
Иногда темно-коричневый бок стекла чернел, и возникало чувство Потери.

Стекло Потеря я сама старалась никогда не брать в руки. Чтобы не приобщаться к нему. Оно всегда лежало вдалеке от других стекол, было ни большим и ни маленьким. Своим цветом и формой оно напоминало мне кусочек угля. Иногда оно само появлялось в моей руке, и тогда я чувствовала странную пустоту в теле, как будто все мои внутренние органы вытащили, выпотрошили меня, как рыбу. И ветер гудел во мне, как зимой за окном гудел в проводах. Это стекло я боялась. Поэтому часто рядом с ним лежало стекло неправильной формы серо-черного цвета - Страх.

Цвет Страха тоже менялся, как и цвет Печали. Более темный он был, когда я думала о своих близких. О людях, чьи имена были выгравированы на стекле вишневого цвета. Тогда мне казалось, от этого стекла веет холодом. Таким пронзительным холодом, когда кажется, что обморожены руки и ноги, потому что ты их не чувствуешь. Поэтому я сразу доставала стекло небесного цвета и гладила его гладкую поверхность. Верила, что все будет хорошо.
Светлым стекло Страха было, когда я думала о себе. Когда в школе боялась завалить экзамен, а в институте - сессию. Когда боялась куда-то не успеть. Мелочи.

Было еще одно стекло неправильной формы, цвета молодой листвы. Поверхность этого стекла была шершавой. Я дотрагивалась до нее и улыбалась. Это была Нежность. Нежность напоминала мне весну. Я закрывала глаза и видела цветущий вишневый сад. Чувствовала аромат, вдыхать который мне никогда не надоедало. Я видела цветущие ландыши и молодые почки на деревьях. Нежность всегда лежала рядом с Любовью, и этот тандем напоминал мне розу: красный бутон в зеленых листах.
Нежность светилась и разбрасывала вокруг себя салатовые блики. С этим стеклом нужно было быть очень бережной, потому что оно было хрупким и легко ломалось. Осколки потом срастались, и лишь тонкие следы, как будто кто-то склеил это стекло клеем, могли мне сказать, что Нежность часто падала и разбивалась.

Ревность была стеклом круглой формы мутно-желтого цвета. Этот цвет напоминал мне цвет гноя, поэтому вызывал во мне отвращение. Ревность всегда лежала позади стекла вишневого цвета. Я уверена, что, попробуй я на вкус это стекло, я бы отравилась ядом.
К Ревности нельзя было прикоснуться, края этого стекла были очень острыми. Как бывают острыми ножи самураев. Мне нельзя было выкинуть это стекло из общей кучки, но я могла не смотреть на него, чтобы мутный цвет не застилал мне глаза, не порабощал меня. Иногда мутно-желтый цвет все-таки ловил мои глаза, и тогда это стекло превращалось в стекло алого цвета - Злость. Злость тоже могла увеличиваться или уменьшаться. Когда она становилась большим гладким стеклом, я все видела в красноватом тумане. Тогда откуда-то появлялись слова-лезвия, которыми я резала всех, кто попадался на моем пути. Злость уменьшалась, когда рядом с ней оказывалась Радость. Как противоядие.

Жалость была светло-сиреневого цвета. Это было стекло среднего размера, треугольной формы. Стекло было расчерчено на квадраты, в каждом квадрате был свой повод для жалости. Как будто ответ в Книге Судеб. Вершина треугольника была насыщенного сиреневого цвета, цвета Сострадания. На это стекло было больно смотреть. Сразу начинали течь слезы. И было так пронзительно грустно, как будто сердце прищемили дверью...

Было еще много стекол, больших и маленьких, разных цветов. Они то появлялись в моих руках, то исчезали. Но я всегда знала, что возможность видеть эти стекла, ощущать их кожей пальцев, плакать или смеяться – это есть Счастье.