Мужчина со старорежимной бородкой, прижимающий к боку потертый, порыжелый портфель, вошёл в темную и тесную бакалейную лавку, где стоял устойчивый запах марсельского мыла и дешёвого лярда.

- Добрый вечер, Иван Яковлевич! - негромко поприветствовал он продавца, грустного брюнета в белых нарукавниках.
- Простите, не имею чести…
- Грешно не узнавать друзей! Я - Илья Михайлович Громов, бывший городской голова.

Ивана Яковлевича Комашинского будто бы пронзил электрический разряд. Он выпрямился во весь рост, выпучил глаза и так растерялся, словно увидел привидение.
- Илья Михайлович! Вы? А я слышал, что вас красные расстреляли ещё в гражданскую!
- Как видите, не довели начатое до конца! А вы? Вижу, заделались мелким негоциантом?

Иван Яковлевич пожал плечами - дескать, заделался, а как быть?
- М-да, а ведь когда-то вы миллионами ворочали! Светлая голова! Первостатейный финансист! Русско-шведский банк! Товарищество на вере “Комашинский, Летяго, Константин Задираки и К”! Пароходное общество “Русь”! И где же теперь эта глория мунди?

Комашинский поморщился, показывая, как неприятна ему эта тема.
- Илья Михайлович, вы же меня не подначивать пришли? Как я понимаю, вы теперь тоже не секретарь губкома?

Громов расхохотался.
- Туше! Сумели меня уесть! Нет, конечно. Я и не собираюсь прозябать при большевиках. И вам не советую на правах старого приятеля! Если совсем коротко перейти к делу, я хочу эмигрировать и могу вас взять с собой!

Внезапно в лавку впорхнула щуплая старушка в мужском чечунчовом пиджаке. Друзья мгновенно замолкли.
- Цибик чаю… полфунта варёной колбасы… фунт рафинаду, - механически повторил Комашинский заказ и отвесил покупательнице искомое.

Старушка вышла, приятели перевели дух.
- Хоть она и непохожа на агента гепеу, осторожность не помешает, - заметил Громов. - Так вот, один мой знакомый, очень порядочный человек, готов выправить нам эстонские паспорта, по которым мы уедем из Советов до самого Парижа. Едем вместе, Иван Яковлевич! Большевики вас в конце концов погубят!

Комашинский отрицательно помотал головой.
- Я никуда не поеду. Сейчас уже, слава богу, на дворе не девятнадцатый год, а двадцать третий, наступил нэп, торговлишка моя приносит деньги, и я не верю, что продразвёрстка вернётся. Большевики же не совсем идиоты, они поняли, что их военный коммунизм провалился. Сам Ленин об этом писал неоднократно. Так потихоньку, понемножку доживу до старости. И жена моя на сносях - какой мне Париж? Я сам, знаете, человек конченый, но думаю, что сын мой будет жить лучше.

- Ну и черт с вами! - с неожиданной злобой произнёс Громов. - Смотрите не пожалейте.
Он резко выскочил из лавки, громко хлопнув пружинной дверью.

***

Шли последние бои сорок пятого года. В самом конце апреля 58 гвардейская дивизия Красной Армии прорвалась в Торгау, небольшой городок на Эльбе, и встретилась с 69-ой американской дивизией.

Тем же вечером сержанты Михаил Комашинский и Егор Полудницын сидели в окопе и разговаривали.
- Эх, - говорил Полудницын завистливо, - посмотрел я на американцев. Гимнастерки с иголочки, оружие новое, полные рюкзаки тушёнки и сухого молока. А мы? Обмундирование штопаное, прожжённое, харч скудный, сапоги каши просят. А главное - другие они люди, Миша! Взгляд у них свободный… весёлый…
- А у нас что же? Не свободный?
- Крепостные мы, Миша, до сих пор. Холопы у Сталина. Ты человек не болтливый, вот тебе прямо и говорю. Не хочу я назад возвращаться. Мы с тобой одни остались со всего полка двадцать четвёртого года рождения. Повезло нам, как тому дураку с махоркой. И второй раз повезло - на американцев вышли. Сбегу я к ним ночью! И ты давай со мной!
- Предательством предлагаешь заняться? - глаза у Михаила вспыхнули бешеным огнём. - Знаешь, что за это бывает?
- А ты, Миша, стукни на меня! Как на твоего отца стукнули в тридцать седьмом, что он буржуем был когда-то!
- То давно было, - помрачнел Михаил. - Сын за отца не отвечает. И его Ежов в расход пустил, а Ежов сам фашист и враг народа!
- А у меня всю семью так, Миша! Отца, мать, старшего брата! За что мне коммунистов любить? Убегу я, а ты как знаешь!
- Не бойся, - сказал Михаил, - не донесу. И в спину стрелять не буду. А в Союзе у нас после войны все на лад пойдёт. Время уже не то! Я уже на себе крест поставил - две контузии, осколок в шее, а вот дети мои хорошо будут жить! Сыто! Без карточек!

***

Финляндия в 1981 году внешне не особенно отличалась от Ленинграда, но вот тамошнее изобилие повергло Виктора Комашинского и его коллегу Андрея Демченко в состояние, близкое к шоку.

- Джинсы! - ликовал Демченко, толкая Виктора в бок. - Сервелат! А вот настоящий двухкассетный “Панасоник” на полке!
- Хорош уже восторгаться! - оборвал его Виктор. - Бездуховность тут сплошная и потребительство. Культ доллара!
- Витя, какой доллар? Тут марки в ходу!
- Значит, культ марки! У меня отец уже так довосхищался! Сразу после войны как-то напился и начал соседям рассказывать, насколько саксонские крестьяне лучше наших живут! Что фарфор да серебро у них в доме!
- Ну и...?
- И восемь лет лагерей. В пятьдесят пятом вышел седым стариком, инвалидом, а самому чуть больше тридцати.
- Прости, я не знал, - погрустнел Демченко. - Ну вот ты мне ещё и один аргумент подбросил.
- Какой ещё аргумент?
- Весомый! Хочу политического убежища попросить! Пойду в шведское посольство сдамся. Понимаешь, Союз уже ничего не спасёт. Затрещит все по швам! Ты посмотри только на нашу геронтократию!
- Да здесь такая же геронтократия! - возразил Виктор. - Кекконену тутошнему уже девятый десяток пошёл!
- Дурак ты, Витя! Кекконена и Бровеносца сравнивать! Я тебе говорю прямым текстом - будет развал, анархия, каждый сам за себя! Я зря, что ли, три года на путевку копил и пять собеседований в парткоме и профкоме прошёл? Когда ещё второй шанс предоставится? Ты как хочешь, а я сваливаю!
- Счастливо, - задумчиво сказал Виктор. - А у меня и так здесь дети будут жить неплохо! Время уже не то! Не пятьдесят пятый!

***
Тридцатилетний сисадмин Никита Комашинский отца помнил плохо. В 1993 того расстреляли в упор прямо в джипе, когда Виктор Михайлович, крупный коммерсант, не захотел делиться прибылью с местным авторитетом. Но проклятые девяностые были уже позади, и Никита спокойно жил в своей маленькой студии на окраине города, ездил на кредитном “форде” и жизнью был в общем доволен.

Его жена Алина как-то пришла домой перевозбужденной.
- Валить отсюда надо, Никита! Хоть в Польшу, хоть в Турцию! Представляешь, какая дикость - в Москве уже за репосты сажают. Получается, это любого могут. И тебя и меня!
- Ну, у тебя там только селфи, - заулыбался Никита. - Хотя я бы за них и тебя и подружек посадил, особенно за дакфейс. И вообще - Москва далеко! У нас глухая провинция! Меня-то за что сажать? За анекдоты о Путине? Да они бородатые уже! Что они, к каждому домой придут, что ли? Так вот забарабанят в дверь и закричат “Никита Викторович, с вещами на выход?”. Алина нервно хихикнула. Почему-то они вместе замолкли и синхронно посмотрели на дверь.

И тут в дверь громко забарабанили...

Автор:Сергей Беседин