Буду копировать отсюда все что мне нравится а то вдруг она закроет потом или удалит дневник и я все потеряю

Hrivelote! Я куплю твою книгу, если встречу ее!

Ну беги, вылизывай по чужим берлогам четверых своих медвежат.
Ты и так прочел по губам слишком много, не смотри, как они дрожат.
Не смотри, как ревность зеленой желчью заливает мое лицо.
Не смотри, как я ненавижу женщин. Будь отцом.
По сравнению с этим великим делом остальное – просто фуфло.
Не смотри, как взглядом остекленелым провожаю через стекло.
У тебя глаза – как плоды паслёна, как подтаявший шоколад.
Я сегодня встретила почтальона, он принес мне повестку в ад.
Голос твой в телефонной трубке обжигает меня, как плеть.
Почтальон сказал мне: идем, голубка, здесь немыслимо уцелеть.
Соглашайся, мол, не предложат дважды, мол, нежнее огонь в аду,
и не будет такой беспощадной жажды там, куда я тебя веду.
А у тебя глаза – будто жженый сахар, смотрят так, что саднит во рту.
Мне б послать почтальона с повесткой нахер, но и здесь мне невмоготу.
Ну может, всё-таки не сегодня. Может, капельку подождать.
Но всё лютее
Всё преисподней
Всё, по последней –
И сразу спать.



Ожигаясь о лампу, ночной мотылёк
Устремляется вниз и дымит фюзеляжем
Над моей простынёй, как над солнечным пляжем,
И в падении этом до слёз одинок
Как подбитый "фантом", он уходит в пике,
Окровавленным ртом влажный воздух глотая
И взрывается где-то к востоку от рая
На холодном размокшем прибрежном песке…

Спи спокойно, бесстрашный Икар, сын Дедала
Пусть тебе будет пухом моё одеяло.
Этот мир, что с чужого плеча,
Нам до лампочки Ильича.





Ну где твой меч, архангел Самуил?
Где твой семидюймовый финский нож?
Она так ждет, чтоб ты ее сразил -
Чего ты ждешь?
Она зовет тебя из темноты,
Ее глаза - сияющий неон,
А ноги - разведенные мосты
Ну где же он?
Ну где же он, любви ответный жест?
Она молчит и плачет, как свеча
Она горчит, наверно сгоряча
Ты ставишь крест
На ней, на этом вечере пустом,
В рапиде проплывающем сквозь вас,
Как сквозь ничто, прелестное ничто,
На паре глаз
Неоновых, на паре жарких губ
Малиновых, как колокольный звон…
Смотри, как плачет маленький суккуб,
Смотри свой сон…



Зеленая ковровая дорожка
так далеко мерцает под ногами,
рекой в ущелье меж зеркальных скал;
бурбон качает барный табурет,
я только белый блик на дне стакана,
а вне отеля, как это ни странно,
меня не будет, не было и нет.
(Вы просто бедный фрик, о донна Анна,
и не на вас сошелся клином свет).
Прицениваясь, смотрят незнакомцы,
и кольца дыма, ласковые кольца
с любым меня готовы обручить.
Но эта ночь обещана бурбону -
смеюсь, и льдинки отвечают звоном,
и вьется дыма шелковая нить.
Одним глотком принять в себя со стоном
, как принимаешь нового мужчину,
бесстыдно подбородок запрокинув,
залить в гортань многоголосый бред
прекрасной выдержки, молниеносный хаос,
с ума сойти, какой у вас букет.
Смеюсь, и льдинки отвечают лаем,
я знаю, это стая горностаев,
они порвут меня на лоскуты.
Стакан летит во тьму звездой падучей,
ах, как смешно гасить пожар горючим,
я одного хочу: туда, где ты.


Господь слепил меня из воска
На горле у меня полоска
И я буду жить, я буду
Беспечной куколкой вуду
Когда в мое сердце входит игла
В чьих-то глазах наступает мгла
Когда мне под веки вгоняют спицы
Кому-то еще на земле не спится
Когда меня дергают за язык
В чужой гортани рождается крик

Так некстати вернулась боль, и теперь я кругом вижу багровые хризантемы с чернильными листьями, они дарят мне ночь среди бела дня. Час от часу взрываюсь слезами - горе-то какое! - не у меня. Наверное, все мы - куколки вуду, разный воск лили в ту же посуду, и вот теперь хризантемы повсюду, они от меня застилают небо; боль вместо воды мне и вместо хлеба, боль на завтрак, боль на обед и ужас, чур меня, нет. Я маленький голем в рваных колготах, слова мои в глотке пенятся рвотой, застревают битыми кирпичами, я разговариваю ночами, кто бы только за мной записывал. Утром, очнувшись, глазами кислыми глажу-ласкаю-белю потолок, силюсь припомнить хотя бы слог, выковырять хоть один осколок. Голод мой колок, как горсть иголок, но боль на завтрак, обед, и полог багровый из хризантем:

- куколка вуду, я тебя съем. Воском, смолою челюсти склею - дочка, я просто тебя жалею
- а я согласна, Отец небесный, хоть это больно, но это честно
- да, это честно, но это рано, рыба моя, раба моя Анна, тебе - анафема, мне - осанна, ведь ты согласна?
- да, я согласна
- ну вот и славно. Ну вот и классно.



В глазах его - горечь вчерашнего чая,
и сам он скручен,
как чайный лист;
смотрю - и душа моя молочает,
мой гитарист,
плывет разводами
белыми, чалыми -
талыми водами,
водами талыми.
Он гладит пальцами заскорузлыми
и говорит: не грусти, малыш,
нам никогда не должно быть грустно,
что ты молчишь? -
а в сердце вырос розовый куст,
и я не боюсь разомкнуть уста,
просто горло мое
разорвано
шипами розового куста.
Он шепчет,
мол, он чудовище,
жить с таким невозможно,
и на теле его давно
не осталось живого места,
а я потихоньку целую
и трогаю осторожно,
а потом звонит телефон,
и он
говорит с невестой.
А я стараюсь держаться,
и я пытаюсь прижаться,
будут другие ночи,
будет с другими жарко,
но я же всегда мечтала
зарабатывать много очень,
чтобы хватало денег
на вкусное и на подарки,
а всё разлетелось в клочья
остывшей спитой заварки,
рассыпалось черными хлопьями,
зернами кукурузными,
где ты, мой мальчик-опиум?..
Пальцами заскорузлыми
гладит: не надо плакать,
мол, ты такая красивая
в этом платье.


Побудь, коль хочешь, снежным королём, кто ласкового слова не обронит, как не обронит медного гроша скупой. С тупой, глухой, напрасной болью в левом подреберье я жду подачки, на лету ловя щепотки нежности, что разжигают голод и расширяют, словно белладонна, и без того огромные зрачки. А сердце - это просто стробоскоп, взрывающийся нестерпимо ярким холодным светом каждую секунду; на волосы ложится пепел дня, мне пахнет кварцем йодом и бинтами и хлорной известью, не мучайте меня.

Король мой - оборотень, я же знаю точно, ты столько раз подкрадывался ночью в медвежьей шкуре, белая лавина густого меха, жадного огня. И вот взахлёб, схлестнувшись языками на брудершафт, до дна, до самой сути, до атома друг друга переняв. Мне пахнет кладбищем в седых разводах мха, сырой землей и мятыми цветами, всё исчерпаемо, пресытилась летами, всё предсказуемо, не мучайте меня.

Побудь, коль хочешь, снежным королём, дыши на индевеющие руки мои, не грея, подразни меня со скуки. Я потерплю, ведь я люблю как кошка, я Галатея, мраморная крошка, безродная, не ровня королю.

Я жду тебя...
Я жду тебя. Я жгу себя. Я жгу
Табак и благовония Тибета
И битый час сижу, полуодета,
На тающем бетонном берегу.
Ты знаешь, это верная примета –
Коль скоро здесь – безоблачное лето,
То где-то города лежат в снегу.
Я жму тебе. Не руку, просто жму,
Как новые, неношеные туфли.
Я жду бессильно, жду à bout de souffle.
Ты вырос из меня. Тогда к чему.
Ты вырос из меня, как яркий лист
Из клейкой почки. Как цветок – из стебля.
Ты – плоть и кровь моя. И не тебе бля
Мне говорить: «всё кончено». Не злись.


Ты любишь шелк и кашемир и самый тонкий трикотаж.
Ты любишь симфоническую музыку -
конечно, на самом лучшем звуке.
Фрэнка Заппу и Weather Report.
Любишь странные картины и дальние путешествия.
Отдых на островах.
Тайский массаж.
Любишь, когда я играю с твоими волосами.
И детей - о да, ты любишь своих детей!
Они вдыхают в тебя жизнь.
А жизнь ты любишь больше всего.

Я знаю, что ты любишь.
Не знаю вот только, любишь ли ты меня.
Это вещь, которую нельзя узнать.
Тут как с Богом, можно только верить.
Верить - не то, что я хорошо умею.

Придется быть для тебя шелком,
быть для тебя кашемиром,
быть для тебя музыкой,
быть для тебя островом и вечным путешествием.
Придется вдыхать в тебя жизнь.
Если я смогу всем этим стать и всё это сделать,
я и думать забуду о том, любишь ты меня или нет.




Будет день, я привыкну к тебе,
Ты привыкнешь к моим мужчинам,
И к болезненной худобе,
И к слезам моим беспричинным,
И к тому, что я много знаю,
И к тому, что я много пью,
Что не складываю - вычитаю
Жизнь свою.
Будет день, надо лишь дожить.
Сев на пряничного коня,
Ты беспечно сможешь кружить
По кругам карусели звездной.
Станет просто любить меня.
Очень просто.
И очень поздно.

Женщина ждет. Даже вмерзшая в лед.
Как оловянный солдатик стойкий.
Как сеттер ирландский в охотничьей стойке
Женщина ждет. И никак не поймет:
Вечность назад в нашей тихой Вселенной
Все повернулось наоборот
И все же с упорством военнопленной
Женщина ждет, что мужчина придет.
Нет, он давно не спешит ей навстречу,
Ни в этот, ни в будущий ветреный вечер
Он рук ей своих не положит на плечи,
Но глупая женщина плачет и ждет
Женщина ждет. Значит, все на местах
Значит, беда никого не коснется
Значит, мужчина уснет и проснется
С детской улыбкой на грешных устах
Он никогда не сумеет понять
Правила этой неправильной жизни:
Мир разлетится в зеркальные брызги,
Если ей вдруг надоест его ждать
Но женщина ждет - в снегопад, в гололед,
И безнадежная боль ожиданья,
Та, у которой ни дна, ни названья,
Даже во сне ей уснуть не дает
Сонное сердце пробито навылет -
Женщина ждет, что мужчина придет
Так подари же ей, Господи, крылья
Только за то, что она его ждет

Когда я лягу камнем без оправы
На снежно-белый лен,
Когда огнем бесхитростной отравы
Ты будешь опален,
Когда раскроются волшебными цветами
Все десять сефирот,
Когда найду горящими губами
До слез желанный рот,
Когда померкнут солнце и светила,
Лишь только ими движущая сила
Останется меж мною и тобой:
Тебе - на память - безделушкой милой,
А мне - на шее стянутой петлей.