ВЕРМИШЕЛЬ ПРОСНУЛАСЬ И ПОДУМАЛА: как же это, я вот такая вся из себя Шешель-Вермишель, а люблю Лысого? Надо проверить свои чувства. Решила провести нравственный эксперимент. Безнравственный, конечно, но в данном случае это одно и то же. Короче, вспомнила одного Козла времен-Очакова-и-покоренья-Крыма, отпущенного по собственному желанию. Козел Отпущения. Интересно, в какую же пустыню? Полезла за словарем – посмотреть какие хоть пустыни бывают. Ну, Гоби там, Калахари, может, еще какие есть. А Лысый как раз телевизор включил. Вермишель смотрит – а Козел-то там, в ящике. И пустыня при нем, и все, как полагается в пустынях, – кресла, графин с водой, наглядная агитация на стенах с бронзовыми бюстиками topless и остальными показателями в духе эпохи. Сам-то весь такой же – морда, уши, копыта, и как будто и не переодевался с тех пор, в общем, полное ощущение, что никакого покоренья Крыма и в помине не было. Лысый кричит: "Смотри-ка, Козел в ящике. Вер, а Вер? Помнишь Козла-то?" И поглядывает вскользь через зеркало, какое у нее лицо будет. Вермишель задумалась.

А с утра – звонок по телефону. Так и так, мол, проездом я в вашей гоморре содомской, заскочил вот на передачку (он так и сказал – на педерачку), а через пару дней опять в пустыню. Ну, как ты, Шель? – Да как, жива еще, – мямлит Вермишель, а сама прислушивается к своим ощущениям – дрогнет, ахнет, бумкнет в животе или нет? Так и не поняла. А он осторожно намекает, что завтра рано освободится, и, кстати, "Божоле" у него бутылка имеется. "Господи, что за чушь, какое "Божоле"," – думает Вермишель и молвит голосом человечьим: "Ну давай, подваливай, раз такое дело. Только Лысого нет, извини, на вычтурбурбат умелся." Ну, Козел, понятно, вежливо сожалеет. В общем, договорились, что завтра звонит, как освободится, днем, пораньше, и далее по тексту – Явление Козла Вермишели.
Далее более вот Вермишель разлеглась на кушетке прикинулась розовой с черным нет лучше зеленой с молочным потом фиолетовой в рубчик ах зеркало ах квинтер-финтер ах жаба жабо божоле бомжотерия гранд-аперкот кот в мешке мышковать заметаться замешкаться выпить нарзану назову тебя Ган назову тебя Пан назову тебя ООООО
О сгребавший с ладони две сливы назову тебя дым да чума не козел а кузбасс карабас-барабас-парамаунт-марал горделиво с безупречным чутьем горизонта пространства и ветра и всего чего быть не могло не сплелось не случилось не чи и не лось не куку профуфу нихт чигифт петуху бормоглот максибюль бюльоглы глюкорлы рля-рля-рля-рля
Господи Да чего это я так себя распаляю (думает Вермишель) Да слава Богу что он тогда что я тогда что мы тогда В общем, пронесло нас обоих, ох, как пронесло, так пронесло, что за это, как говорится, нельзя не выпить. Где же, однако, обещанное "Божоле"? Что же он не звонит, Коз-зел!

Вермишель не раздевалась-не размывалась до последнего, до тех пор, пока окончательно не поняла – все. Он не позвонит. И он действительно не позвонил. Никто не позвонил. Ни одна собака, ни один гетеродин, ни-ни, ме-ме, бе-бе.
МАМА, Я ЛЫСОГО ЛЮБЛЮ – стонала Вермишель в до миноре, стоя в ванной под душем, теряя последние очертания и слипаясь в бесформенную массу на фаянсовой тарелке.
Утром позвонил Земляк. "Привет, – говорит. – Это ты, Шелья? А где вас вчера носило? Мы с Квелым весь день вам названивали, как блюмки недоблюмканные, и просто ноль эмоций. У вас что, опять звонки не проходят? Да почините вы, наконец, свой телефон."
"Земляк! – говорит Вермишель, просияв до трусов. – Хрен с ним, с телефоном. Ты не представляешь, как я рада слышать тебя. Ну? Что нового в Землячестве?"