Ты сидишь, наблюдая уже вторую неделю всё то же солнце, что прячется от тебя за деревьями полуразвалившегося сарая на холме. Хлопая полами пальто, ветер пытается сорвать с твоей шеи чёрный длинный шарф. Ты нащупываешь обледенелыми пальцами пачку сигарет с индейцем на упаковке. Редкие снежинки спускаются парами, отсчитывая раз-два-три, тянутся к тебе, погибают на твоих пальцах.
Небо над Вашингтоном всё то же, что и несколько лет назад. Ты сидел на мраморных ступенях, заглатывая дым, выпуская его на уходящее в плоскость озера солнце. Небо не меняется. Лишь оно неизменно в завывающий полях Пенсильвании, в скомканном и рваном пространстве Атланты, в траектории дорог и в отражении на стёклах грузовиков. Меняемся мы.
Ты уже вторую неделю пытаешься поймать момент, когда солнце уже зашло, но сумрак ещё не наступил, тот истинный баланс дня и ночи, света и пустоты. Может в нём заключается счастье, счастье противоречивое, мгновенное, не регистрирующиеся на известных науке приборах, моментальное, бесконечное, пугающее и красивое. Гудки машин за горизонтом тебе больше не мешают, не чувствуется ветер на щеках и мысли не накатывают волнами, беспомощно бросая в крайности. Последние слабые оранжевые лучи впитывают твои воспоминания. Горизонт немного проясняется, будто поняв тебя. Гаснет.
На холме у сарая кто-то зажигает огни. Ты поднимаешь воротник и поворачиваешься спиной к горизонту. Ветер толкает тебя в спину, а твои мысли всё того же оранжевого цвета.