Опыт расцветает в притчах: кажется, это самый простой способ намекнуть на то, что нельзя передать словами. Притча — это великое изобретение, она не похожа на обычную историю: ею нельзя развлечься, ее цель — сказать о чем-то, о чем иначе сказать нельзя. Жизнь нельзя вместить в теорию: она столь необъятна, столь безгранична. Теория ограничена по самой своей природе, теория неизбежно ограничена, если это только теория: она не может быть безграничной, т.к. безграничная теория бессмысленна. Притча безгранична: что-то она говорит и все же много оставляет несказанным, — это только намек. То, о чем нельзя сказать, можно показать. Притча — это палец, указывающий на луну. Но не цепляйтесь за палец, он не так важен, — лучше взгляните на луну. Эти притчи прекрасны сами по себе, но их цель не в этом... они идут дальше, за пределы, они трансцендентальны. Если препарировать саму притчу, мало что будет понятно. Спросите у хирурга, для чего у человека пупок: если он препарирует его, то не найдет в нем ничего нужного: пупок покажется совершенно бесполезным. Зачем же нужен пупок? Он был нужен, когда ребенок был в чреве, он связывал ребенка с матерью, он связывал мать с ребенком, но ребенок уже не в утробе, мать умерла, ребенок состарился, — зачем пупок теперь?
Он указывает на то, что ребенок был когда-то во чреве матери, что ребенок был связан с матерью. Это отметина, оставленная прошлым.
Так же, как пупок указывает на нечто в прошлом, притча указывает на нечто в бу-дущем: она указывает на возможность роста, возможность связи с существованием. Сейчас это пока еще только возможность, этого еще нет. Если препарировать притчу, она станет просто рассказом: если не препарировать, а просто впитывать ее смысл, ее поэзию, ее музыку, — забыть притчу и оставить ее смысл, вы вскоре увидите, что она указывает на будущее, на нечто, чего еще нет, но что может быть. Она трансцендентальна.