***
Библиотека представляла собой высокое куполообразное здание. Всё внутреннее пространство занимал единственный зал, многочисленные ярусы которого были связаны системой лестниц. Этажей было достаточно мало, взгляд вполне мог охватить их все, и даже самые верхние не терялись в высоте. Однако, их было достаточно для того, чтобы лень не позволяла сосчитать точное количество. Полки и шкафы были выстроены вдоль внутренних стен, в центре же была пустота, возмущающая мысль чудовищной неэффективностью использования доступного пространства. На верхних этажах царило запустение. По сути, они и не были кому-либо нужны, но были необходимы для защиты от непогоды и окружающей среды в целом - здешние обитатели терпеть не могли даже упоминаний о ней. Да и забираться на них было банально трудно. Соответственно, наиболее оживлённым местом по праву считался нижний уровень, единственный имеющий связь с внешним миром. Он был предпочтителен ещё и потому, что дым от пожара, в основном, шёл наверх.
Основными обитателями библиотеки являлись монахи, мрачные фигуры, облачённые в коричневые балахоны, закрывающие всё тело. Одеяния не были украшены какими-либо узорами или знаками, не было даже карманов, однако, никого это не волновало. Лица монахов скрывались под капюшонами, поэтому судить о возрасте не представлялось возможным. Очевидно было лишь то, что детей и совсем немощных стариков в библиотеке не было. Несмотря на отсутствие каких-либо существенных физических нагрузок, местные обитатели были далеки от полноты, что вероятно, объяснялось пренебрежением к питанию.
Каждая неделя в библиотеке начиналась, да и заканчивалась, одинаково. Ранним утром понедельника во всём здании не спали лишь два человека - ответственный за еженедельное зажигание факелов, самый счастливый обитатель библиотеки, и звонарь, второй после него.
Ранее должность ответственного за колокольный подъёмный звон считалась довольно тягостной, ещё бы - ведь колокола висели на самом верхнем ярусе. Но недавно звонарь перенёс их в самый низ. Процедура была нетривиальной и заняла пять дней, но, поскольку колоколам полагалось звучать только в воскресенье вечером и в понедельник утром, а других занятий у назначенного монаха не было, привычный уклад жизни не нарушился, а число счастливых людей возросло до двух. Работник очень гордился своей смекалкой, и гордится до сих пор. Единственное, что его беспокоит - не следовало ли получить у кого-нибудь разрешения? Эта мысль занимает его большую часть недели, но, примерно к вечеру четверга, он убеждает себя в том, что раз он назначен ответственным за колокола, то во всех связанных с ними делах никто ему не указ, и обретает частичку простого, доступного счастья от очевидности смысла своего существования. Да и просить разрешения было объективно не у кого. В воскресенье вечером, однако, подлая мысль сомнения восстаёт из небытия.
Ответственный за зажигание факелов, в отличие от своего товарища, был счастлив семь дней в неделю, начиная от зажигания их в понедельник утром, и заканчивая вечерним воскресным обходом по тушению. Его роль предельно ясна, важность собственного труда никогда не ставилась под сомнение, а всякие дурные мысли просто обходят его стороной. В тайне он немного недолюбливает звонаря, но старается относиться к нему с сожалением - факелов ведь чрезвычайно много, а колоколов всего несколько, не мудрено и почувствовать себя бесполезным с ними.
Последний факел довёл освещённость нижнего яруса до привычного уровня. Звонарь поднялся с пола, стряхнул пыль и пепел с балахона и направился в центр зала.
Зазвенели колокола.


***
Контакты с внешним миром были довольно немногочисленны.
Два или три раза в день в полу открывались люки, ведущие, вероятно, в подвал. Их них выходили мрачные, потрёпанные, чрезмерно худые, без преувеличения измождённые люди, несущие на своих горбах еду для монахов. Каждый нёс не менее двух мешков, на вид весьма тяжёлых. Гости не поднимали глаз на монахов. Они никогда не разговаривали и никогда не задерживались надолго. Что заставляло их ежедневно подниматься в библиотеку - неизвестно. Когда еда была равномерно разложена по полу, они скрывались в темноте неизвестности глубины. Спускаться за ними никому не приходило в голову. Некоторые монахи с тревогой замечали, что с каждым днём их кормильцы выглядят всё хуже, и, очевидно, долго не протянут, но, поскольку надолго задумываться о чём-либо они не могли, мысль исчезала, не развившись во что-то существенное. Еда, стоит отметить, была весьма разнообразна, как по ассортименту, так и по качеству приготовления, но обитатели не уделяли особого внимания подобным мелочам. Она интересовала их лишь как инструмент для поддержания тела в рабочем состоянии, не более того. Сама трапеза происходила прямо на том месте, на котором монаха застало время приёма пищи. У каждого из них всегда были с собой ложка и вилка, висящие на верёвке, перекинутой через шею. Грязную посуду забирали всё те же приходящие из люков люди, когда приносили очередной завтрак, обед или ужин. Тарелки с ужина оставались на всю ночь, и к утру начинали источать тошнотворный запах.
Другими постоянными гостями были руки, периодически просовывающие обрывки страниц, отдельные листы бумаги, а порой и целые тома в приподнимающиеся ставни окон первого яруса. Вероятно, эти руки являлись частью тел, но, поскольку в окна никто не заглядывал, подобные детали оставались загадкой. Единственное, что бросалось в глаза - руки явно принадлежали молодым, здоровым и обеспеченным людям. На коже не было ни единого изъяна, ногти идеально пострижены, пропорции ладоней достойны увековечения в скульптуре, одежда неизменно богата, хорошо скроена и сшита. Обычно на одном или на двух пальцах блестели переливающиеся перстни. Однако, в манере действий не было ни малейшего намёка на красоту и изящество: принесённый груз швырялся на пол как попало без минимального уважения и вежливости. Руки появлялись каждый день, менялась лишь интенсивность поступления материала. Вероятно, они работали и по ночам, но за этим никто не следил, а поскольку бумажные горы никогда не разбирались до конца, судить об их ночной деятельности не было возможности.
Наиболее редкими гостями библиотеки являлись студенты. Опрятно одетые, улыбчивые, немного нервные, но очень общительные молодые люди лет двадцати пяти. На нижний уровень они входили через оглушительно скрипящие двустворчатые главные ворота, каждый раз ослепляя здешних обитателей ярким светом из-за спины. Студенты неизменно имели при себе пустой блокнот, письменные принадлежности, и, как правило, приносили с собой книгу, полностью исписанный обрывок бумаги или аккуратно заполненный листок. Теоретически, библиотека была построена именно для них, но здесь им были весьма не рады. Встречи со студентом боялся каждый монах, а впечатлений и стресса хватало на многие недели. Подобных визитов не было уже довольно долго, следующий студент мог заявиться в любую минуту. Перспективы вселяли в умы обитателей библиотеки смятение и хандру. Каждый из монахов хоть раз подумывал о том чтобы завалить главные ворота, но подобное действие нарушило бы сложившийся ход вещей, а на предприятие такого рода никто бы не отважился. Многие ещё не смирились с наглой выходкой звонаря, что уж говорить о главных воротах.
Последним, кто мог наведаться в библиотеку, был Человек.


***
Основной задачей монахов было содержание в порядке знаний, тех самых обрывков бумаги, листов и книг, вброшенных руками на первый ярус. Задача, по их мнению, совершенно непосильная. Хотя, никто её не обдумывал. Она просто не выполнялась. Уже довольно давно не было даже попыток упорядочить содержимое бесконечных шкафов и полок. Монахи просто спускались к грудам бумаги, брали очередной том или обрывок и отправлялись на свой участок искать свободное место на полках, по пути меланхолично поглядывая на содержание. В поднятом листке могло содержаться всё что угодно - от весьма деликатных знаний по астрономии до таблиц размеров нижнего белья. По этой причине монахи, не без оснований, винили в бардаке поставщиков информации, забрасывающих их чем попало, но рукам было всё равно. Как, впрочем, и самим монахам. Немалый вклад в творившийся хаос вносил и непрекращающийся ни на минуту бушующий пожар.
Уже никто и не вспомнит когда и при каких обстоятельствах загорелась первая полка. Сейчас же огнём была охвачена примерно четверть помещения, час за часом уничтожающая собранные знания. Что делать с огнём никто не знал, и единственным разумным выходом казалось просто избегать его, благо пламя распространялось на удивление медленно. На самом деле, монахи были даже благодарны - огонь планомерно расчищал залежи бумаг, а слегка обугленные полки обычно можно было использовать повторно. Основным неудобством стал накапливающийся смог, от которого слегка кружилась голова. Огонь, главным образом, бушевал на нижних этажах, куда складировались самые тяжёлые тома, да и наибольшее количество знаний в целом, а до верхних ярусов, куда сносили самые лёгкие бумажки с отрывочными сведениями, практически не доходил.
Бессмысленность подобного существования угнетала монахов, но другой жизни они для себя не представляли. Бывало, что один, максимум двое, отказывались работать. Сделать им замечание было некому. Монахи просто сидели и пытались мыслить. Но годы, проведённые за подобным занятием, отняли у них эту способность. Иногда их могли посетить отрывки идей, связанных и каталогизацией или, например, с направленностью библиотеки, но эти бессвязные в массе своей слова лишь дразнили своей неприступностью. Восставший монах мог часами просидеть с закрытыми глазами, стараясь уловить нечто отдалённое и прекрасное, но не мог. Тем более, что его постоянно отвлекали ароматы принесённой пищи. Подобное могло продолжаться не более одного дня - сидеть без дела оказывалось и вовсе невыносимо, и выбившийся из механизма винтик вставал на своё место.
С колокольным звоном наступал рядовой понедельник. Монахи, потирая заспанные лица, направились к своим участкам, чтобы уже оттуда спуститься на нижний уровень к ненавистным кучам. Зажигатель факелов, закончив свой обход, устроился в углу и задремал, до вечера воскресенья его будут занимать лишь воспоминания о проделанной работе, сладкие, как ежедневная безмятежная трапеза. Столь же однообразные в целом, но так оно даже лучше. Звонарь устроился неподалёку, недобро посматривая на зажигателя. Ещё бы - на его фоне счастье не казалось таким очевидным, а тут ещё вечер воскресенья опять внёс в его мысли смуту. Проклятые колокола. Ведь он мог и дальше подниматься наверх, всего два раза за неделю. Тем более в столь малый промежуток времени, всего одна ночь. Как будто и один раз. Как же здорово живётся зажигателю, при деле, никаких забот, и такая важная задача. Ведь без него знания нельзя будет донести до полок. Что же произойдёт, если рукам некуда будет бросать бумаги? Быть может, они совсем исчезнут? А что если нам нарочно завалить эти ставни? Но тогда нечего будет делать и не останется никакого смысла... Может, без зажигателя хватит и света пожаров...
Внезапно раздались радостные крики. Ворота распахнулись, и в зал вошёл Человек.


***
Появление Человека всегда вызывало сильное волнение у обычно близких к апатии обитателей. Человека ждали. Ждали непрерывно, хотя он всегда заранее объявлял о дате своего следующего приезда. Как только знакомая фигура появлялась в распахнувшихся главных воротах, монахи бросали свои текущие занятия и бежали навстречу. Выглядел человек превосходно. Великолепный костюм с жилетом, шляпа с широкими полями, блестящие, но не отражающие ничего, ботинки. В зубах у него была сигара, однако, он не затягивался. Его лицо было прекрасно видно, но запомнить его, как ни странно, не удавалось, и каждый представлял его по-своему. Он улыбался, но стоило присмотреться, и за улыбкой явно чувствовалась холодность, расчёт, презрение и отвращение к местным обитателям.
Человека толкал перед собой огромную жестяную тачку. Она казалась весьма тяжёлой, но безропотно слушалась малейшего движения Человека. Выискивая среди гор знаний свободное место, гость мог неоднократно обойти зал, вызывая у толпы страстное негодование. Негодование, разумеется, скрытое под маской радостного предвкушения - разгневать обладателя тачки было бы неразумно. Наконец, Человек остановился. Его взгляд пробежал по собравшимся страждущим, на мгновенье останавливаясь на случайных лицах. Человек поднял с пола несколько принесённых руками томов, пролистал их, не утруждая себя чтением, и брезгливо отбросил подальше. Процедура повторялась неоднократно, но в целом довольно недолго. Резким движением ноги Человек опрокинул содержимое тачки на пол. Из неё посыпались книги.
Книг хватило на всех монахов. Удивительно, но на полу не осталось ни одного лишнего тома. Радостно схватил свой экземпляр, обитатели библиотеки разбредались по своим участкам и придавались чтению. Некоторое время Человек внимательно наблюдал за ними. Вскоре в зале не осталось не одного монаха, который помнил бы о его существовании. Удовлетворённо ухмыльнувшись, Человек поднял тачку и тихо удалился, приколов к двери бумагу с датой следующего приезда. Даже оглушительный скрип дверей и вспышка яркого света извне не оторвала монахов от долгожданного тома. Забылись ещё несколько минут назад беспокоившие всех раздумья о глобальном смысле. Сейчас не существовало ничего, кроме удовлетворения и смога от пожара.
Книги, привезённые Человеком, разительно отличались от того, что забрасывали на нижний уровень руки. Они были мастерски написаны, структурированы, оформлены; каждый том словно был написан для того самого монаха, которому он достался. Но самое главное заключалось в содержании. Книги рассказывали о том, чего у монахов никогда не было: о счастье, о чувствах, о полезных занятиях, о смысле, о ярких красках, прекрасных местах, о свежем воздухе. Они были так хороши, что на некоторое время погружали читающего в прекрасный выдуманный мир, который не шёл ни в какое сравнение с окружающей его действительностью. Библиотеки больше не существовало. Неизвестный автор обнял монаха и бережно направлял его в этом удивительном путешествии.
Но книги были просто преступно коротки. Последняя страница перевёрнута, взгляд сосредоточен на обложке, которая больше не кажется столь привлекательной. Её яркие краски посерели и поблёкли. Читатель осознаёт, что не испытывает к этому мерзкому комку бумаги ничего кроме ненависти и отвращения. Его обманули.
Разочарованные и обозлённые монахи начали разбредаться по своим местам, по пути выбросив свои тома в общие кучи. Пройдёт немного времени и они снова начнут ждать Человека. А сейчас день кажется настолько мерзким, что просто не может стать хуже.
В ворота входит студент.


***
Студент ожидает от библиотеки получения необходимых знаний. Она является важной ступенью на лестнице, возносящей его к вершинам пользы. Захватив с собой лишь несколько чистых листов и текущие заметки, студент отправляется в путь. На его пути встречается множество библиотек; по сути, посещение определённой для большинства из них случайно. Системности в этом процессе не больше, чем в получении определённого места рождения. Очень немногие способны пройти путь к пользе сознательно, но даже они могут быть введены в заблуждение определёнными обстоятельствами.
Вид горящей, задыхающейся в смоге библиотеки приводит студента в ужас. Из ослабевших рук выскальзывают полезные заметки. Десятки фигур в балахонах подходят к нему на расстояние в несколько метров и замирают.
Монахи нервно, с некоторым отчаянием посматривают на студента, немедленно отводя глаза натыкаясь на ответный взгляд. Все понимают, что необходимо встретить гостя, предложить ему необходимые знания, но никто не знает какие и как. Гнетущее молчание тянется непростительно долго. Стоящие впереди монахи отмечают нарастающую дрожь в ногах гостя. Связь с внешним миром, ещё недавно казавшаяся такой простой и логичной, оказывается непосильной ношей для зачерствевших разумов.
Наконец, один из монахов, осмотревшись по сторонам, берёт из кучи бумаг первый попавшийся листок, и опустив глаза, подходит к студенту. Протянутая к студенту рука с обрывком заставляет гостя едва заметно отстраниться. Подобный, совершенно неожиданный для него ритуал заставляет усомниться в намерениях и рассудке здешних обитателей, но студент с нарастающим волнением ждёт развязки. Остальные монахи, увидев успех своего товарища, разом подобрали по обрывку и двинулись на студента. Такое развитие событий ему совершенно не понравилось. И вдруг оцепенение спало. Ведь ему не обязательно здесь быть. Ворота открыты, на пути никого. Студент, запинаясь, отступает к воротам, не упуская из виду сумасшедших с обрывками бумаги. Вспышка света скрыла в себе посетителя.
Очередного студента в ближайшее время можно не ждать. А этот найдёт что искал в другом месте. Жизнь в библиотеке возвращается в привычное русло. До приезда Человека остаётся полтора дня, которые можно заполнить разгребанием листов и обрывков. Многие монахи ненадолго задумались над произошедшим. Они ведь не желали студенту зла. Просто не были готовы к его приезду. Как, впрочем, и всегда. Не могли они измениться или не хотели судить никто не решался. Устоявшийся ход вещей даёт по крайней мере иллюзию смысла, а этого всем было достаточно. Достаточно чтобы продолжить свой сомнительный труд.
Немногие монахи обратили внимание на то, что после посещения студента руки некоторое время вбрасывали на нижний уровень лишь очень маленькие клочки бумаги, а какого-либо значения этому явлению не придал ни один. Пожар по-прежнему методично сводил на нет их труды. Пожар по-прежнему давал им шанс. Однако для какой-либо перемены одних только его усилий было явно недостаточно. Монахи лишь мысленно нашёптывали тихие упрёки, обвиняя то себя, то Человека, то пожар, то руки, то обстоятельства, но общая инертность достигла уровня, который не давал даже высказать эти суждения вслух.
Звонарь и зажигатель факелов не разделяли повисшего в библиотеке душащего настроя и, блаженно улыбаясь, ждали вечера воскресенья, чтобы исполнить свой долг, очевидный, простой, и тем самым необыкновенно приятный для растёкшегося как тающее масло разума, который всё настойчивее требовал полного покоя.


***
Люки не открывались уже три дня. Не более десятка монахов обречённо продолжали раскладывать бумаги по полкам. Пожар без привычной подпитки заметно поутих. На нижнем уровне, поглядывая на тело зажигателя, сидел звонарь. Он улыбался. Теперь он узнает, что будет с руками после конца.