Он засыпался за шкирку и на волосы
(Хорошо хоть не кудрявится от этого),
На дороге утопил и стёр все полосы,
Сделав все миры насквозь необогретыми.

И вина бы, чтоб не сбиться, в эти лужи бы.
Чтоб как грекам, только лишь с единобожием.
И троллейбусы тюками перегружены,
Оттого сидит кондуктор с кислой рожею.

Вспомнил он про что-то детское и чистое,
Может быть о том, как пил сок из бутылочки.
И покрылись грязью ветви словно листьями,
Оставляя крайности без серединочки.

Остановка. Дружно вывалили. Съёжились.
Для чего? Да просто чуют одиночество,
То, которое безвыходно под кожею,
От которого и суицид за творчество.

А троллейбус – он пустой лишь по потребности,
Контролёр в нём ночью пенье токов слушает.
Нужно зрелищности и обильной хлебности
Только тем, кто с переполненными душами,

И которым тесно так наедине с собой,
Что они довольно быстро задыхаются.
Лучше жить с раскрытой настежь и пустой душой,
Чтобы, будь ты пассажир, кондуктор, заяц, но

Вылезал бы на конечной без претензии,
Избавляя суть пространства от ненужного,
А сознанье от излишества с болезнями
Или мерзости надразума потужного.

Чтоб смотреть глазами дальше бесконечного.
Космос весел, сер, промозгл и восхитителен.
Хлопья липкие летят по поперечному,
Или просто стал я к ночи слишком мнителен.