Кёльн
...Белый дым, изливавшийся из широкого жерла заводской трубы, причудливым зигзагом уходил в небо, словно руины так и недостроенного моста. Подобных попыток соединить воедино два мира здесь, на взгляд Блад, было, пожалуй слишком много. В их тени терялись поля, пролески, небольшие города, но не заметить за ними его силуэт было невозможно. Он то и дело мелькал впереди, будто одинокий путник на извилистой дороге пролегавшей вдали от столичных путей.За каждым изгибом дороги, с каждого возвышения, горба моста вырисовывался впереди он - упрямо тычущийся в небеса двуглавый силуэт - всемирно известный Кёльнский собор. И сам Кёльн, со стороны мнящийся стареющим аристократом, поглощенным лишь одной идеей, одним начинанием окружал его сплошным кольцом объятий.
Стоило Блад только оказаться на площади перед собором, и вот почудилось: весь он здесь, у своего главного детища. Следит за строительством из тени переулков и сам скользит по лесам, деревянной клеткой сковывающей одну из башен, дремлет, найдя себе местечко среди резных фигур и украшений, внимательно следит за гостями, задумчиво касаясь труб целого десятка разнообразных органов и задерживая дыхание над сотнями свечей.
Он держит в руках бесценные реликвии и, уверовав, что ничто на земле не станет им достойным оплотом, еще много веков назад посвятил всего себя вечному бегу за призрачным совершенством. И мысли его, не представляющего жизни своей и целого мира без этого великого деяния, обратились в легенды и слухи о том, что с закладкой последнего камня Кельнского собора наступит Конец Света.
Невольно зараженная его величием, Блад медленно шла под узкими сводами нефов, пытаясь представить себя одну в этом необъятном просторе, где, казалось, могло уместиться сразу несколько иных соборов. "И кто сказал, что высота соборов подавляет, - думалось ей. - Ты просто растешь вместе с ними... Должно быть, и Вавилонская башня не была лестницей в небо - только люди, что были в ней, могли "вырасти" до небес..."
Она еще раз огляделась вокруг, мысленно устремляясь к вершинам 170-метровых башен - неудивительно, что Кёльн целиком посвятил себя этому грандиозному строительству. Казалось бы, он мог целиком раствориться в нем, и все же... Тень собора покрывала округу словно плащ, но стоило Блад углубиться в переплетение улиц и домов, как город распахнул свои темные одежды, являя любопытному взгляду скрытые в тяжелых складках сокровища. Он собирал их веками, как собирают диковинки короли, только привозил не из дальних земель, но из дальних времен: башня древнеримской эпохи, маленький квартал словно отражение ганзайской набережной в Бергене, средневековые ворота, улицы, дома, прусские укрепления и даже древнее капище у самого собора... Все переплетено между собой, перевязано нитью веков в едином городе, и в то же время блестит и переливается осколками разных эпох, подчас сливающихся друг с другом не более и не менее, чем цветные пятна в калейдоскопе. Кёльн бережно хранит эти хрупкие цветные стеклышки, поднося то одно, то другое к своим глазам, смотрится в них, и каждый раз видит себя иным. Вздыхает, едва заметно улыбается и вновь прячет свои сокровища в тяжелых складках тени-плаща...
Только послышится в отдалении бой десятков настенных часов (что так просто встретить здесь среди сувениров), и зашипит пена, переливаясь через ярко изукрашенные резные бока пивных кружек, приглашая строителей к отдыху. Тогда-то в сумерках в выси, полной недостроенных небесных мостов, и зазвучит едва уловимая печальная мелодия музыкальной шкатулки, заведенной незримой рукой. Кёльн тихо вторит ей, забываясь и постепенно погружаясь в неведомый овеянный легендами древности сон, о котором уже покинувшей город Блад приходилось лишь догадываться...