вечером, залезая в свой мягкий гараж и, укрываясь цветастой черепицей, ты вдруг почувствуешь кусочек тепла, оставленный на ней моими клубниками так недавно.
я сидела здесь сегодня, по-детски болтая соснами, дотрагиваясь стволами молодых берез до твоих книг, оставляя на каждой странице клейкий запах свежих одуванчиков, пила из ореховой скорлупы сок клевера и журчала тебе о половодье. все кабели, телефонные будки, дециметровые антенны, будильники и просто механические часики - все будет перворачиваться в тебе от затаенного счастья, когда ты, грубый, истосковавшийся по Летнему телу Дом, будешь всматриваться в глубину моих прудов. и даже твой маленький домовой зашевелится на своем месте в мгновенном порыве надеть колпак, когда телекамеры заснимут и передадут ему удивительную гладкость и отточенность моих холмов, цветки которых прикрыты откровенно прозрачной травой.
и плита зажжется сразу всеми горелкми, и двери твои задрожат в страстном желании поцеловать эти холмы и эти цветки, и только сознание того, что ты - настоящий Дом, не даст им этого сделать.
а вообще-то, что тут такого? ведь я уже совсем Лето, а ты уже почти что совсем Дом, и если бы каждое Лето любило тот Дом, который без ума от этого Лета, а каждый Дом обожал то Лето, которое пылает жадной страстью к этому Дому, то не было бы зим и не было бы лачуг, и пел бы соловей, вторя телевизору и магнитофону, и светило бы солнце, утысячеряясь отражением в зеркалах и стеклах, и наступила бы гармония вечная на земле.