Вот вам маленький кусочек из первой трети "Тропы".

Ну, что, согласны ее подождать?

------------------

ОДИННАДЦАТАЯ
(Взгляд назад)

… Был я в школе герой, я учился на “пять”…

(Э.Шклярский)

Никто еще не боролся с возрастом с таким остервенением, как Джон Смит. Борьба эта превратилась у него в навязчивую манию – волосы Джона цвета воронова крыла поседели очень рано, во время первого кризиса торговой компании, которую он сколотил вместе с братом своей жены Чарльзом Блэком. Чарльз наделал долгов под огромные проценты – и в один прекрасный день клиенты закончились, а кредиторы остались. Блэк помчался в Новый Орлеан, по побережью которого пронесся очередной ураган: продавать маленькие быстровозводимые домики, а Смита оставил разбираться с осаждавшими офис представителями банков и залоговых компаний. На третьи сутки, тщетно ожидая звонка Чарльза, Смит подошел к зеркалу и увидел невесть откуда взявшуюся седую прядь.
Блэк вернулся через неделю – довольный, с увесистой пачкой подписанных договоров. Но Смит включился в новую, изнурительную борьбу, в которой у седины не было ни малейшего шанса: черная краска вернула волосам Джона их исходный цвет и с тех пор каждую пятницу ровно в девять утра он садился в кресло парикмахера – и тот тщательно наносил на волосы Джона новый слой краски.
Так продолжалось двенадцать лет, пока волосы Смита, утомленные еженедельной экзекуцией, не начали выпадать с катастрофической скоростью.
- Это время, братишка, всего лишь время! – говорил ему Чарльз Блэк, по-прежнему занимавший пост вице-президента компании. У Блэка проблем с волосами не было – обширная лысина красовалась на его голове с ранних пор, поэтому Чарльз наголо брил череп, а в последние годы отрастил залихватскую бородку а-ля президент Линкольн, что сделало его похожим то ли на пирата на отдыхе, то ли на утомленную жизнью рок-звезду. Бородка отливала благородной сединой и чрезвычайно шла Блэку.
- Сбрей к чертям свою шевелюру, - посоветовал Чарльз. – Или парик купи. Что ты мучаешься, в самом деле?
И Смит купил парик.
Парик был не простой, а особенный: сделанный на заказ пытливым евреем-мастером, он в точности повторял форму шевелюры молодого Смита (Джон перетаскал мастеру кучу фотографий и отбраковал штук шестьдесят предварительных вариантов париков) и на первый взгляд не отличался от настоящих волос. Анна, жена Джона и сестра Чарльза, тайком хихикала по телефону с подружками, рассказывая, как много времени уделяет ее муж своему парику:
- Подумай только – он моет его шампунем! – шептала она в трубку, пока муж шумел потоком воды в ванной комнате и не мог ее слышать.
Дочка Смитов Элеонора к чудачествам папы относилась спокойно.
- Почему ты носишь парик? – спрашивала она, устраиваясь в пятницу вечером рядом с отцом, когда тот, дочитав газету, смотрел повтор какого-нибудь боксерского матча или игру Национальной лиги.
- Потому что я хочу обмануть время.
- И у тебя получается?
- Нет, - тихо отвечал Джон Смит. – Как бы мы ни старались, дочка, время обмануть нельзя. В результате выходит, что мы обманываем самих себя или, что еще хуже, наших близких. Даже мой парик – это тоже обман, ведь я выдаю его за настоящие волосы! – и с этими словами он ласково потрепал дочку по голове: волосы у Элеоноры были материнские – вьющиеся, густые и очень жесткие.
- И что же тогда делать, папа?
- Что делать? – задумчиво переспросил Джон Смит, глядя невидящими глазами прямо перед собой. – Что делать… Остается лишь одно: научить время работать на себя.
- Это сложно?
- Очень сложно. Но ты – моя дочка. И ты научишься, - Джон Смит улыбнулся, посадил малышку Элеонору к себе на колени. Дочь обхватила отца за шею и зарылась носом в густой покров парика.

* * *

Вовка Иркунин получил ножом в бок на следующий день после Нового года. Получку, вопреки обыкновению, он не пропил: просто не успел – тридцать первого пришел с завода рано, часа в два, сильно под хмельком: раздавили с главным инженером пару «беленьких». Платил за водку главный инженер, а с Иркунина причитался здоровенный омуль, присланный тещей с Байкала. Так что деньги остались целыми, и мать спрятала их между книгами на полке. Вовка, не сняв ботинок, повалился на кровать и храпел чуть ли не до боя курантов. Генсек, как водится, поздравил всех с новым годом и дядя Валера, брат Вовки, хлопнул в люстру пробкой шампанского. Осколки рухнули в салат – и дядя Валера получил от Вовки в глаз.
Маленький Миша Иркунин рылся под елкой и нашел-таки, что искал. Толстую книжку в серой обложке, на которой был нарисован мускулистый воин с мечом: «Рафаэло Джованьоли. «Спартак»,» - прочитал Миша название книги и автора. Об этой книжке он давно мечтал, но и думат не мог, что родители подарят ему на Новый год «Спартака». Он-то ждал очередную муть типа новых ботинок, а здесь – настоящий подарок! Мишка раскрыл книгу прямо там, под елкой – и погрузился в чтение, не обращая внимания на все более хмелеющих родственников.
Новостройки в Черемушках районом были неспокойным: швали хватало. Утром Вовка потащился невесть куда – ажно к Ленинскому проспекту, где был дежурный магазин, а сосед Виталик сообщил, что вроде как «Жигулевское» есть. И с утра. Так что последний раз, когда Мишка видел отца живым, он запомнил плохо – сказалась бессонная новогодняя ночь – «Спартак» увлек. Вовка, пахнущий перегаром, потрепал сына по голове, сцыганил из заначки трешник – и ушел в морозное утро нового года, в незастегнутой дубленке с оторванной верхней пуговицей, без шапки и в старом потертом в красную полоску шарфе.
Мать завыла после телефонного звонка, а потом сама стала лихорадочно одеваться. Домой она вернулась заплаканная, но молчаливая. Перестала суетиться, начала звонить по телефону и тихо что-то говорить.
В гробу Вовка Иркунин – отец, батя, папа – лежал неестественно белый и пахло от него не смесью сигарет и перегара, а как-то по-новому: сладковато и вроде бы фиалками. Мишка старался запомнить лицо отца именно таким: бледным и красивым, с аккуратно зачесанными назад волосами, гладко выбритым и очень строгим.
На поминках дядя Валера снова выстрелил оставшимся после Нового года шампанским и попал прямиком в вовкину фотокарточку на комоде. Фотокарточка опрокинулась и пролила налитую матерью рюмку водки. Мать заголосила, а дядя Валера получил во второй глаз, на этот раз – от главного инженера, тоже приглашенного в дом помянуть коллегу.
Мишка вышел из комнаты и закрылся со «Спартаком» в ванной. Болела правая рука, болела сильно, боль, казалось, распирает Мишку изнутри. Он попытался вспомнить, ударялся ли где-то этой рукой, но вспомнить не мог. Он попытался встряхнуть рукой – может мышцу свело? – но не рассчитал траекторию движения кисти – и скользнул пальцами по деревянной двери ванной.
На двери остались четыре глубокие борозды, словно от когтей.
А рука неожиданно перестала болеть.
Мишка удивленно смотрел на собственную руку. Из ступора его вывел голос матери из-за двери: «Мишаня! Сынок! Ты чего там?»
- Ничего, мам, рукой ударился. Сейчас подержу под холодной водой – и пройдет. Я щас приду, - ответил он.
Как объяснять матери расцарапанную дверь он пока что придумать не мог…