«Хроника Эрика» позволяет увидеть весь спектр должностей, званий, титулов в среде дворянства. Это, прежде всего, рыцари — «движущая сила» событий хроники. Вместе с рыцарями в хронике часто упоминаются те, кто им равен, т. е. лица той же общественной позиции, но еще не посвященные в рыцари. Следующую ступень занимали свены. Это были конные воины из боевой единицы рыцаря — оруженосцы, но они воевали и отдельно. Все эти люди составляли особую группу высшего привилегированного сословия — светских фрельсе, которая была основой дворянства. Из числа дворян, но не всегда самого высшего разряда, в том числе иностранцев, назначались коменданты крепостей, а также предводители отрядов — форманы, ховманы. Особо надо сказать о лагманах. Лагман — глава ланда (провинции, административной области) — не был служилым человеком. Он избирался собранием представителей ланда — ландстингом, обычно считался ему подотчетным и происходил, согласно областным законам, из старинной и уважаемой семьи. Роль лагманов в жизни провинции была велика. Они руководили ландстингами и были знатоками и хранителями местных законов и обычаев, «законоговорителями». Они активно участвовали в кодификации областных законов и подчас являлись главными составителями кодексов. Лагманы играли важную роль во взаимоотношениях короля с областями. Хроника не случайно подчеркивает, что, например, отцом героя был лагман, или что при известных обстоятельствах был захвачен в плен местный лагман Для решения очередных дел дворяне собирались на свое односословное собрание — герремёте (встреча господ) какой-либо области или всей страны. Нередко представители дворянской верхушки устраивали закрытые совещания избранных, или, как их именует хроника, «мудрых людей государства». Члены самых знатных семей, вместе с семью епископами страны, образовывали Государственный совет — риксрод. Риксрод был не только совещательным органом: он вырабатывал тронную присягу короля, управлял во время малолетства, болезни или отсутствия государя и обычно выражал интересы знати. Именно «совет государства» присудил к смерти наследника престола Магнуса Биргерссона. Дворяне были связаны с королем ленными и вассальными отношениями. Ленник короля служил ему и известной степени как должностное лицо: он управлял от имени короля определенной территорией, с имеющимися там поселениями и городами, творил от имени короля суд, собирал налоги, отчисляя в свою пользу некоторую их часть, как и долю судебных штрафов. Лены и ленники фигурируют в хронике неоднократно. Из-за ленов вокруг трона шла упорная борьба, поэтому ленная политика короны занимала значительное место в ее отношениях с дворянами. Особенно важными были пограничные и так называемые замковые лены, не только доходные, но имевшие политико-стратегическое значение. Лены в Швеции давались не пожизненно, а на конкретный срок. Ленник приносил королю особую ленную присягу, обещая верную и честную службу. Такие замковые лены, как, например, Выборгский в Карелии, позволяли леннику иметь значительную независимость и вести свою игру, часто даже против своего господина — короля. Важнейшие лены доставались либо известным аристократам, которых государь стремился задобрить или замирить, либо знатным иностранцам, поступившим на службу к шведскому королю. Хотя историки обычно называют вассальные отношения вассальной лестницей, эти отношения не были вертикально последовательными. Напротив, они имели строго личный характер, связывая непосредственно тех, между кем был заключен вассальный или ленный договор. Правило гласило: «вассал моего вассала не мой вассал». Поэтому король не имел права распоряжаться людьми своих вассалов: эти люди подчинялись только тому человеку, которому дали присягу верности. Кроме того, вассал мог поменять покровителя. Дворянин имел право стать вассалом или ленником чужого государя. В хронике так поступил, например, некий Торд Унге (см. ст. 3322–3383). Поступки людей, связанных вассальными отношениями, нередко озадачивают. В ряде случаев, где современный совестливый человек усмотрел бы прямую измену, средневековый дворянин, по определению исполненный благородства, оправдал бы себя, весьма простодушно сославшись на право разорвать вассальный договор и сменить господина. Однако в моделях общественного порядка, рыцарского облика и поведения, которые последовательно выстраивает хроника, преданность вассала своему господину, готовность сражаться и погибнуть за него расценивается как одна из наиболее почитаемых добродетелей.

Говоря об отношениях между государем и населением страны, хроника нередко употребляет термин «народ». Легко заметить, что понятие «народ» в хронике неоднозначно. В общем виде — это все полноправные граждане страны. Полноправием в Швеции того времени обладали, согласно областным законам, «самостоятельные люди», которые «сами себя содержат». Это, во-первых, светские и духовные господа; во-вторых, разные группы податного сословия: бонды, т. е. крестьяне-землевладельцы, и горожане, обладавшие известным имущественным цензом. Крестьяне — держатели господской земли, и тем более батраки и другие наемные работники, городские и сельские «маргиналы» не имели голоса в общественных делах. Характерно, что эти слои населения в «Хронике Эрика» вообще не принимаются во внимание и почти не упоминаются. Итак, «народ» хроники — это прежде всего владельцы земли, собственники, полноправные группы населения. Все же хроника выделяет в народе несколько пластов или групп, каждой из которых на сцене отведена определенная роль. Из податных групп выделены, прежде всего, бонды — специфическая и самая обширная группа населения. В отличие от дворянина бонд был незнатный человек, простолюдин. В отличие от держателя земли (арендатора) он владел своей наследственной землей, каковой считалась та, что была в семье на протяжении двух-трех поколений, и нес тягло не частному сеньору, а государству. Бонд имел полные права при решении дел своей общины. Основная их масса вела хозяйство с помощью своей семьи и одного-двух батраков или, нередко, сезонных работников. Бонды владели более чем половиной дворов страны. Они сохраняли право носить оружие, право и обязанность служить в ополчении, участвовать в тингах, в том числе выбирать королей. То обстоятельство, что бонды были обязаны повинностями короне, создавало между ними и королем очень сложные отношения. Они были заинтересованы в сильной власти, способной обеспечить порядок и мир, и всячески приветствовали короля-миротворца. В то же самое время они рассматривали государственные налоги как отнятие их свободы и охотно поднимались на борьбу против короны. «Отнятие свободы», прав, освященных традиций, старинных обычаев было неправедным деянием и служило для всего «народа» поводом для неповиновения королю и даже выступления против него. Так, когда король пытался в момент борьбы с братьями собрать повышенный налог, бонды решительно выступили на помощь герцогам. Они убили нескольких господ, а конунг был вынужден с позором бежать (см. ст. 3456–3487). В результате бонды являлись политическим резервом знати, движущей силой областного сепаратизма, неизменно проходившего под лозунгами сохранения добрых старых обычаев. Одним из таких обычаев было смещение и даже изгнание неугодного короля в случае, если он действовал не по справедливости, нарушал свободы народа. В числе неправедных деяний правителя было повышение налогов. Обоснованной причиной для неповиновения государю было коварное убийство — лишение человека жизни не по приговору суда, не в ходе честного поединка, а путем обмана и предательства. Таким коварным деянием было, например, осужденное автором хроники жестокое убийство датским принцем Авелем своего брата — короля, а затем фактическое убийство королем Биргером герцогов Эрика и Вальдемара. Активное выступление народа в последнем случае помогло определить судьбу короля-злодея. Наряду с мятежом важным рычагом политического воздействия являлись выборы короля. В «Хронике Эрика» о них говорится неоднократно. Выборы, согласно королевскому праву, проводились у Морастен — священного камня на лугу Мора близ Упсалы. На этот луг, на избирательный тинг специально съезжались выборщики — представители народа. После выборов король совершал свою «Эриксгату», т. е. по особому маршруту объезжал ланды страны, произносил на каждом областном тинге свои обязательства в отношении местных жителей и принимал от них присягу верности. Таким образом, каждый представитель «народа» и каждый район страны вступали с королем в личные взаимообязательные отношения. О порядке выборов «Хроника Эрика» выразительно повествует в своем заключительном эпизоде (ст. 4440–4517). Тогда на выборы трехлетнего Магнуса Эрикссона к Морастен съехались со всего Упланда господа и по четыре бонда от каждой области. На собрании выступали господа, агитируя за Магнуса. Бонды поддержали господ, а потом разъехались по своим херадам и рассказали там о новом конунге, прославляя его. И тут же автор, как бы между прочим, замечает, что этим бондам-выборщикам подарили столько денег, что и их дети «жили на эти деньги». Таковы были народные выборы — «феодальная демократия». Итак, главную роль в решении политических дел своего времени, прежде всего касающихся самого престола, автор «Хроники Эрика», в полном соответствии с исторической правдой, отводит господам-стурманам. И легко заметить, что внимание автора принадлежит именно тем фигурам, группам и слоям, которые играли роль в борьбе за власть, располагали политическими полномочиями. Короли, члены их семей и аристократы с их вассалами и наемниками, меньшие господа, в некоторых случаях бонды как объект воздействия со стороны противоборствующих сил, источник материальных и человеческих ресурсов и грозная движущая сила борьбы, — вот основные фигуры хроники. Отчетливо проступает еще одна важная фигура — города. Чаще всего в хронике фигурирует не собственно город, а крепость, которая была составной частью или близким спутником каждого заметного города того времени, служила резиденцией правителя, административным и военным центром. Крепость и городские стены делали города важными стратегическими пунктами, а накопления горожан влекли наемников, да и местных воинов. Немало строк хроники посвящено захвату или обороне замковых городов, а в некоторых случаях активно действуют и сами горожане. Примечательно не только внимание, но и невнимание хроники к каким-либо группам населения или персонажам. Единичны замечания о некоторых ремесленниках и других людях, удовлетворяющих бытовые нужды господ. Мельком упоминаются плотники, которые возводят собор или строят «зал» для пиршеств; попутно упоминаются кузнецы, которые забивали на герцогах оковы, лекарь, музыканты. Эти люди попали в рассказ только потому, что они участвовали в повседневной жизни короля и господ. Автор вовсе обходит молчанием такую значительную категорию населения, как разнообразные держатели земли в имениях короля, церкви, дворян и тех же богатых бондов, которые содержали своих господ, выплачивая им ренту деньгами, продуктами, непосредственным трудом. Как раз в XIII в. слой поземельнозависимого внутрипоместного крестьянства уже стал весьма заметным и по существу завершал свое формирование. Он сложился за счет, с одной стороны, разорения части бондов, с другой — освобождения и испомещения на господскую землю рабов. Известно, что рабы в Швеции существовали довольно долго. Это были прежде всего домашние холопы — наследственные, либо попавшие в личную кабалу в результате жизненных невзгод, особенно за долги. Несостоятельный должник присуждался заплатить долг «телом», т. е. отработать его кредитору, и такая кабала могла оказаться пожизненной. Кроме того, отдельные обедневшие крестьяне сами «отдавались» под руку какого-либо господина, нередко теряя при этом и личную свободу. (Окончательный запрет на рабовладение был издан все тем же королем-законодателем Магнусом II Эрикссоном в 1335 г.) Кабальные и добровольные холопы не фигурируют в хронике, но там есть косвенное свидетельство об еще одной — очень древней — форме несвободы. Комендант крепости Ландскруна рыцарь Стен, спасая жизнь себе и воинам гарнизона, предложил победителям — русским взять гарнизон и использовать пленных на работах в качестве рабов (ст. 1768–1773). Видимо, эта практика была знакома рыцарю Стену. Вряд ли, однако, она сохранялась в сколько-нибудь заметном объеме. Итак, все группы «народа» размещены автором в строгом соответствии с их ролью на сцене хроники: ведущие роли занимают противоборствующие члены королевской семьи; сольные партии исполняют приближенные к трону аристократы и рыцари, на заднем плане — безликая и безмолвная толпа: воины, бонды, горожане; эпизодически на правах бытовой детали появляются те, кто обслуживал солистов. Масса зависимых людей, не имевших ни собственности, ни полноправия, не интересовала автора

И первые мужи государства, и рыцари живут в хронике между тремя действиями: управлением, войной и праздником. Это формы существования господствующего слоя и признаки его статуса. Если об управлении, судебных разбирательствах, законодательных деяниях государей и правителей автор хроники говорит как бы в дежурном порядке, зачастую используя для этого специальные рассуждения или сюжетные вставки, то война выглядит как основное времяпрепровождение элиты и непременная часть жизни всего тогдашнего общества. Уже с первых страниц хроники читатель погружается в стихию войны всех против всех. Война шла практически постоянно и на несколько фронтов. Боролись за власть политические группировки внутри страны. Происходили усобицы между соседями, доходившие до прямых военных действий. Вовне Швеции самыми важными были непрерывные военные действия в Карелии и устье Невы — знаменитые северные «крестовые походы». Эти походы организовывались под лозунгами борьбы с язычниками, к числу которых по мере надобности хронист относит и православных русских. Участие в крестовом походе мотивировалось стремлением спасти душу, но реальные побуждения крестоносцев были значительно более практическими. Описания северных крестовых походов и всего с ними связанного стоят в ряду наиболее ярких страниц хроники, особенно рассказ о походах Торгильса Кнутссона. Судя по хронике, шведы организовывали свои северные крестовые походы на манер древнего военно-морского ополчения (ледунга), система которого была отработана скандинавами еще в эпоху викингов. Только взамен ополчения язычников-бондов отряды теперь состояли из крестоносцев — божьих воинов, в том числе множества наемников-иноземцев. Сухопутные дороги считались — и в действительности были — наименее удобными. Воины передвигались зимой по льду, летом по открытой воде, и летние операции предпочитались. Автор хроники рисует военные приемы того времени. Так, рассказано о трюке русских с горящим плотом, который использовали для уничтожения вражеских кораблей. Позднее с помощью такого же приема люди герцогов успешно подожгли корабли Биргера. В другом случае, когда произошло морское сражение между шведами, которые плыли на низких ладьях, и норвежцами, суда которых имели высокие борта, последние бросали сверху большие камни в шведские ладьи и в результате захватили их. Также сообщается, что на борта кораблей прибивались листы железа, чтобы защитить в бою. Некоторые сведения дает хроника и о войне на суше. В первом эпизоде невского похода упоминается русский порядок построения войска, видимо, отличавшийся от скандинавского. Описываются дозоры. разведывательные рейды, засады, а также осады крепостей. Взять боем крепость было трудно, поэтому применялась планомерная осада, с расчетом на ослабление гарнизона из-за нехватки продовольствия. Именно из-за этого пали Ландскруна и Кексхольм. Шесть дней без пищи пришлось отсиживаться гарнизону Выборга. Противники время от времени вступали в переговоры и использовали собственных переводчиков. Во время усобиц внутри страны такая угроза для осажденных также существовала. Запасы питания создавались постоянно, для этого строились специальные помещения (ср. ст. 120—122). Стабильные гарнизоны крепостей снабжались жителями округи. В городах солдат ставили на постой к бюргерам, а фураж и питание им поставляли окрестные бонды. Бонды же несли строительные повинности: возводили и чинили замки, мосты, укрепления. Захваченные поселения и крепости отдавались воинам на разграбление. Грабили и побежденных в бою, и мирных жителей. В хронике описывается, как воины Биргера, пленив герцогов, расхватывали оставшихся в стойлах лошадей и, рассевшись в круг, делили прочие вещи (ст. 3906—3909). Кроме того, завершив поход, его участники получали награды «серебром, златом, одеждой богатой, наиболее отличившихся посвящали в рыцари. Когда правители страны затевали очередной поход, сил ополчения не хватало. Бонды же поднимались только тогда, когда речь шла об их непосредственных интересах: за Фолькунгами — против всеобщего поземельного обложения, за герцогами — после того, как Биргер ввел большой налог. В остальных междоусобицах бонды выступают скорее как страдающая, нежели действующая сторона. Бюргеров было очень мало, и они обычно обороняли свои города. Важной, а подчас и главной воинской силой и в ходе междоусобиц, и при внешней агрессии постепенно стали наемники. За плату правители нанимали соотечественников. Вот как, например, описывает хроника организацию ополчения ярла Биргера перед походом в Финляндию. Людям, созванным со всей страны, «роздали» латы, шлемы, мечи и кольчуги. Когда корабли были спущены на воду, принесли «большие мешки» с деньгами, которые получал каждый, кто отправлялся в далекий поход (ст. 89–110). Затем люди погрузились на корабли и превратились в воинов креста. Все чаще наемниками становились иностранцы. Как правило, это были немцы — знатные господа, солдаты. Известны случаи, когда приглашали датчан. Так, король Дании «одолжил» королю Биргеру 600 конных, хорошо вооруженных воинов. Наемники получали щедрую плату. Датский король Эрик Менвед «немало платил» своим наемникам, дарил подарки, «горстями давал серебро» и тысячу марок на содержание. Немудрено, что на службу к нему шли охотно и обещали «конунгу верно служить» В порядке вещей была плата за службу именно в форме наград. Так расплачивались с воинами-наемниками и вассалами. Герцог Эрик после очередной победы устроил для своих воинов богатый пир, на котором отличавшихся «героев» посвятил в рыцари. Отпуская воинов по домам, он «сполна заплатил» им золотом, серебром, богатой одеждой, за что хронист прочувствованно его хвалит. Но наряду с жалованием, а подчас, при вечно пустой казне, и взамен него наемники жестоко грабили местное население, причем не только в ходе военных действий, но и во время постоя. Когда герцог Вальдемар разместил нанятых им воинов-немцев на постой в крупном торговом городе Сёдерчёпинге, они начали бесчинствовать там и в окружающих деревнях. Это вызвало гнев местного населения, но наемники побили безоружных крестьян. Из «Хроники Эрика» отчетливо видно, что, в отличие от постоянной воинской команды-дружины, оперативные воинские отряды не были стабильными. Они создавались ради конкретных военных предприятий и распадались после их завершения. Однако огромная роль войны, обширное время, которое поглощали войны (ярл Ион, например, провел в походах 9 лет, «дом свой не видя, в латы одет») и подготовка к ним, выработка и тренировка особых воинских умений — все это усиливало самостоятельное значение воинских общностей как важного социально-политического элемента тогдашней общественной структуры. Более того, война в хронике, вооруженное насилие, силовые методы вообще выступают не только как групповой образ жизни элиты общества, но и как метод захвата и удержания ею своих господствующих позиций. Сняв меч с гвоздя, простившись с женой и оказавшись воином, отец семейства (не говоря уж о бродяге-наемнике) начинал действовать по законам войны, нарушая при этом законы гражданского общежития: неприкосновенность двора, жилища, свободного человека. Разделы хроники, посвященные войне, пожалуй, наиболее четко обнаруживают свойства рыцарского менталитета. Нравственные нормы, весь комплекс моральных принципов и поведенческих установок предстает в виде сложной групповой заданности. В идеале рыцарские установления обязательны для всех членов данного социума. Они являются качественным признаком общественной элиты, ее внешним знаком, отделяющим людей «своего круга» от тех, кто не может, не должен, не имеет возможности или права на рыцарский образ жизни, поведение и умение. Соответственно формируется представление по системе «свой-чужой», «свой-враг», а в ее рамках — избирательность принципов и поведения. Так, в крестовом походе все рыцари — свои, а «язычники» — враги. В этих условиях предписанное рыцарю благородство в отношении слабых и побежденных касается людей своего круга, отнюдь не чужих, тех же «язычников», в отношении которых хороши все средства. Круг рыцарей распадается на группы, вступающие между собой в сложные отношения, где врагами оказываются люди хотя и «своего круга», но иной, чужой группы. И здесь снова начинает действовать правило «свой-чужой», с его избирательной моралью и мотивацией действий. При этом каждая из групп находит нравственное оправдание своего поведения в отношении противников чаще всего в отмщении: за «коварство», «предательство», действительный или мнимый урон, нанесенный рыцарской чести

Важнейшими средствами пробы сил, закрепления престижа, консолидации и самоуправления социальных групп были и остаются совместные действа: проведение сообща семейных, церковных, профессиональных торжеств и сборищ. Обычно помимо общепринятых праздников каждая социальная страта, группа, «круг» проводила еще и собственные групповые общие действа. В высших общественных группах они неизбежно получали публичный характер, были переплетены с политическими событиями и при всех условиях приобретали заметное значение для всего общества. Не случайно «Хроника Эрика» отводит элитным сборищам важное место. Описываемые в ней праздники проводились по случаю помолвки, свадьбы, рождения детей, удачного завершения военного предприятия, замирения между враждующими партиями, дипломатического соглашения и т. д. Нередко праздники длились «много дней». Центральной частью праздника являлся пир — совместная торжественная трапеза, подчас грандиозная, рассчитанная на сотни участников и их слуг. При описании пиршеств автор подчеркивает богатство и изысканность туалетов, яств и напитков, а также манер присутствующих. Собравшиеся господа обычно веселились от души. И если какому-либо знатному лицу приходило в голову воспользоваться случаем, чтобы подать жалобу и добиваться рассмотрения его дела, пользуясь присутствием правителей, то это был напрасный шаг: пирующие уже не могли его понять (см. ст. 2701–2702). Пиршество сопровождалось музыкой и, вероятно, пением, а также рассказами про героев, их подвиги. Помимо угощения, застольной беседы, пения и декламации на празднике можно было насладиться «играми, шутками» и танцами (ст. 450). Хроника сообщает о продолжительных танцах парами под музыку, до полной усталости (ст. 1168–1169). Музыканты — автор их называет также шутами, артистами — играли на флейтах, дудках, барабанах. Их приглашали «из разных сторон» и по обычаю щедро вознаграждали: отдавали вещи, «добро», дорогую одежду, серебро, дорогие лошадиные попоны и самих коней, так что артисты возвращались домой «богачами» и «очень довольные» (см. ст. 1828–1831, 2194–2197, 3515–3517). На некоторых торжествах застолью предшествовали турниры. Господа привозили с собой на праздник и специально организуемые турниры лучших рыцарей и свенов. На турнирах сражались один на один или же двумя противостоящими шеренгами (см. комментарий к тексту). На некоторых пиршествах происходило посвящение в рыцари. Так поступал, например, герцог Эрик, который во время пребывания в Норвегии своих сторонников «стал посвящать в рыцари на пирах» (ст. 2930–3428). Бывало и иначе: бал давался специально по случаю возведения в рыцари одного из сыновей конунга. Когда юный сын Магнуса Амбарный Замок был произведен в рыцари, король устроил турнир и пир и возвел в рыцари еще 40 своих людей. Нередко пышные торжества собирались по случаю свадеб, которые «устраивал» король или герцог для своих вассалов как награду за службу. В таких случаях сочетались браком до пяти и более пар, а торжество длилось несколько дней (см. ст. 2540–2586). Судя по всему, самые пышные торжества устраивались по поводу королевских и герцогских бракосочетаний. Августейший брак был одним из важнейших общественных актов, который играл заметную роль и во внешней, и во внутренней политике. В период, описанный хроникой, шведские принцы женились преимущественно на принцессах из сопредельных северных стран. Такие браки являлись залогом союзничества между королями Швеции и Дании, между мятежным шведским герцогом и королем Норвегии, а также одним из факторов отношений между скандинавскими и германскими престолами. Хронист, конечно, вводит в повествование хвалу блестящим свойствам царственных женихов и невест, но он отнюдь не скрывает того обстоятельства, что августейшие браки заключались по расчету. В этом отношении показательна история с женитьбой «мягкосердечного» герцога Эрика на норвежской принцессе. За невестой он брал в числе прочего приданого важнейшую пограничную крепость Кунгахэллу. Обычно брачная эпопея начиналась с длительных обсуждений в королевской семье кандидатур возможных невест не только для наследника престола, но и для его братьев. Никого не смущало, если невеста была ребенком, чуть не младенцем. Норвежская невеста герцога Эрика в момент сватовства, по свидетельству хроники, едва вышла из младенческого возраста (ст. 1835–1837). В таких случаях бракосочетание совершалось через несколько (иногда немало) лет после помолвки. Маленькую невесту заранее забирали в дом будущего мужа, чтобы приучить к новым порядкам — так было, например, с Меритой, будущей женой Биргера Магнуссона. Ребенком мог быть во время помолвки и жених: принцу Вальдемару его отец ярл Биргер выбрал невесту, когда мальчику было немногим более 10 лет. Интересно, что тогда за Софией Вальдемару давали торговый город Мальмё и крепость Треллеборг в Сконе. Для шведов это было очень важно, так как таким образом они получали выгодные позиции в проливе. Хронист в связи с этим замечает, что для Дании этот дар не составил заметного убытка, поскольку главное — что по совету своих людей, «любя народ», король Эрик не отдал «датских крестьян», т. е. сельские территории. Это примечание довольно загадочное: во-первых, Мальмё был ценен и для датской короны; во-вторых, положение крестьян в Швеции было немного легче. Скорее всего, король отдал за дочерью эти города-крепости по требованию шведской стороны, почему хронист и постарался умалить значение датской «потери» (см. ст. 365). Обычно после первой брачной ночи муж — будь то человек из государевой, аристократической или богатой бюргерской семьи — преподносил жене «утренний дар». Это могли быть город, крепость, поместье, несколько херадов или дворов с мельницами, лесами, «рыбными озерами». В целом это имение должно было в случае смерти мужа дать возможность его вдове иметь кров и достойное обеспечение. Размер и состав утреннего дара оговаривались при помолвке. Женщина в скандинавских обществах пользовалась уважением. Нанесенные ей оскорбления, в том числе нарушение брачного обязательства, были чреваты большими неприятностями, смывались кровью. Идеальная невеста, выбранная для царственного или аристократического мужа, должна быть «хороша и горда». Она советчик и помощник мужа, обладает талантами: следит за своими туалетами, умеет танцевать, вести беседу на пиру, знает правила этикета. Принцессы и, вероятно, знатные женщины вообще были не просто грамотными, они были главными книгочеями в придворной среде и даже играли в шахматы (ст. 710). Однако хозяева жизни в хронике и ее герои — мужчины. Женщины — а это знатные женщины — фигурируют там только в связи с мужчинами, как члены их семей, соучастницы мужских забот и страстей. Их удел — частная жизнь. Но женские характеры, тем не менее, выступают вполне четко. Это волевые, решительные натуры, сильные личности, с которыми приходится считаться. Особенно ярко сила женского характера выражена автором при описании любовной интриги, которая возникла между шведским королем Вальдемаром Биргессоном и его свояченицей, датской принцессой Юттой. После смерти отца Ютта не захотела выйти замуж за достойного рыцаря, которого ей сватали придворные. Она увлеклась Вальдемаром — либо вознамерилась занять место своей сестры на шведском престоле. Под хитроумным предлогом она приехала в Швецию и совершенно вскружила голову королю. Она действовала столь решительно и тонко, что королева оказалась бессильной ей помешать. Стоит напомнить, что в том же XIV в. — вскоре после описанных в хронике событий — дочь лагмана Биргера Перссона Биргитта стала первой и единственной женщиной, основавшей смешанный монашеский орден и монастырь в Вадстене. Биргиттинские монастыри разошлись затем по всей католической Европе, руины одного из них и сегодня можно увидеть в Пирите, под Таллинном.