ФИЛОСОФИЯ ЖЕРТВЕННОСТИ
1. ОСОЗНАНИЕ ВИНЫ

Как было уже сказано ранее, для Тарковского человек – это не просто часть мира, это сущностный, метафизический центр реальности. Весь мир и всё в мире имеет смысл и значение, обладает какой-то степенью совершенства только во взаимосвязи и взаимодействии с человеком. Именно поэтому восхождение к идеальному совершенству, к соединению с божественным в бытии возможно только через духовную концентрацию личности, через выявление и расширение мистической взаимосвязи людей, через любовь, раскрывающую все заложенные в ней возможности. Но верно и обратное: все несовершенства и недостатки мира, всё могущество сил разрушения и зла, в конечном счёте, проистекают из человека. Причина этого – неправильное применение человеком своей свободы, его стремление к эгоистическому обособлению от других людей и от мира и к подчинению себе всего окружающего бытия.
Многие русские философы, последователи Владимира Соловьёва (Н.А.Бердяев, С.Франк, И.А.Ильин, Л.П.Карсавин), в общих чертах одинаково понимали НЕОБЪЯСНИМУЮ, НЕ ПОДВЛАСТНУЮ НИЧЕМУ СВОБОДУ ЧЕЛОВЕКА как источник и причину несовершенства и зла. Именно открытие свойства человеческой души сочетать в себе (часто в одном и том же помысле и чувстве) добро и зло, своеволие и рабство, любовь и ненависть, составляют одну из главных заслуг Достоевского. Но отсюда следует, что оборотной стороной стремления к совершенству и добру должно являться осознание своей вины за несовершенство и зло мира, причём эта вина носит «сверхэмпирический», абсолютный характер и не должна ограничиваться эмпирической виной за конкретные поступки, творимые отдельными людьми. Наша подлинная вина относится к несовершенству всего мира и всех людей, относится ко всему тому злу, которое было, есть и будет в мире. Ибо как же можно быть совершенным самому, когда несовершенен мир вокруг?
Отсюда можно сделать вывод о том, что никто из людей не может назвать себя безвинным и избежать совершения греха. В конце концов, и Андрей сталкивается с этой неизбежностью греха, когда совершает убийство дружинника Малого князя во время набега татар на Владимир. Сцена в разрушенном владимирском соборе, показывающая беседу Андрея с призраком Феофана Грека, является одной из кульминационных в фильме. Раньше, в их первой беседе, Андрей твердо возражал Феофану, утверждавшему абсолютную греховность каждого человека без исключения. «Скоро страшный суд, все как свечи гореть будем», -- решительно заявлял тогда Феофан. Андрей же отвергал такую абсолютную греховность человека, он верил, что все согрешившие способны раскаяться и исправиться, понять свой грех и искупить его. Но этого мало: он верил в то, что существуют безгрешные люди, которые не способны совершить ничего такого, что налагало бы на них печать абсолютной, несмываемой вины. Его собственная жизнь, его поступки, казалось бы, служили лучшим подтверждением справедливости этой веры. Совершив убийство, он сам себе доказал, что был не прав в споре с Феофаном, с жестокой наглядностью убедился в неизбежности зла и греха для каждого человека, пусть даже он будет святым в глазах других. При этом речь должна идти о неизбежности даже самой тяжкой из всех возможных форм греха – убийства. В своей жизни человек постоянно сталкивается с ситуациями, из которых нет «негреховного» выхода. Отсюда почти каждый его поступок обременён виной: либо за совершённое деяние (в самом радикальном случае, который пришлось пережить Андрею – за убийство), либо за бездеятельность и её последствия – за злодеяние, совершённое другим.
В фильме поднимается этическая проблема «необходимого убийства» как наиболее радикального случая неизбежной греховности человека. Эта проблема являлась одной из «критических» тем в русской философии конца XIX – начала XX вв.. Здесь мы обнаруживаем сходство подхода к этой теме Андрея Тарковского и наиболее известных русских мыслителей, в первую очередь Ф.И.Достоевского, Л.Толстого, В.С.Соловьёва и И.А.Ильина. В частности Ильин утверждал, что «все люди, независимо от того, знают они об этом или не знают, желают этого или не желают, связаны друг с другом всеобщей взаимосвязью в добре и во зле…». Отсюда следует, что «ни одно доброе или злое событие в личной жизни человека не останется исключительным достоянием его изолированной души: тысячами путей оно всегда проявляется, выражается и передаётся другим, и при том не только поскольку он этого хочет, но и поскольку он этого не хочет... Люди непроизвольно облагораживают друг друга своим чисто личным благородством; и столь же непроизвольно заражают друг друга, если они сами внутренне заражены порочностью и злом». Исходя из этого зло постоянно распространяется среди людей, «заражая» даже тех, кто, казалось бы, находится далеко от него. И в эпизоде «Набег» эта стихия зла распространяется с невероятной скоростью, она захватывает всех присутствующих в соборе и не позволяет уйти от альтернативы: быть убитым или стать убийцей. Этот страшный вихрь увлекает и Андрея Рублёва. Показательно, что убийство, совершаемое им, происходит за кадром. Позже Андрей говорит Феофану: «Как уж там было, не упомню, только догнал я его, ну и … не мог я». В душе Андрея совершенно нет основ для зла, но и он не может избежать его влияния, когда оно изливается на него из других людей. И в то же время он не может бесстрастно смотреть на злодеяния, которые совершают другие, и не оказывать им посильного сопротивления. Убийство оказывается проявлением не его «светлой» натуры, а его «тёмного» Я, которое было разбужено катастрофой бытия, происходящей вокруг. Андрей совершает убийство не по злому умыслу – он убивает человека, пресекая его злое дело. Но всё равно он чувствует за собой вину, которую уже никогда невозможно будет снять, искупить. И тут явление Феофана, пришедшего из «мира вечности», помогает ему преодолеть терзания и найти опору для дальнейшей жизни. Феофан старается укрепить в Андрее ту веру в доброе начало и в живительное единство людей, которую раньше Андрей отстаивал в споре с ещё живым Феофаном. «Ты вот теперь ошибаешься, а я тогда ошибался»,-- говорит Феофан и тем самым с высоты своего посмертного, «вечного» знания подтверждает правоту Андрея в их первой беседе. Только в одном пункте правота Феофана полностью подтверждается, становится теперь истиной и для Андрея – это его утверждение о всеобщей виновности людей, ВСЕХ людей. Теперь и Андрей в полной мере ощущает бремя этой виновности, и Феофан подтверждает, что эта виновность с точки зрения человеческой, земной общности никогда не может быть снята с него: «Бог-то простит, только ты себе не прощай. Так и живи между великим прощением и собственным терзанием».
Своё отношение к моральной проблематике борьбы со злом и, в частности, к проблеме «необходимого» убийства Тарковский ясно изложил в одной из бесед, посвящённых постановке «Гамлета» в Театре имени Ленинского комсомола. «Вообще может ли человек судить другого человека, и может ли один проливать кровь другого?<…> А капля пролитой крови равна океану. Я считаю, что человек не может убивать другого даже ради благополучия десяти. Если мне скажут: «Убей вот этого, и тогда массам будет хорошо!» -- я считаю, что я не имею на это права; тогда я лучше себя убью…» И для Тарковского вина, которую налагает на человека его, пусть даже оправданный, греховный поступок, особенно убийство, не может ограничиться просто наличием чувства вины.
Что же делать человеку в ситуации, когда он осознал бремя своей вины, как ему жить?
Поскольку убийство не может быть оправданным ни в коем случае, и вина, возложенная на человека его поступком, не может иметь меньшего значения, чем спасение мира от зла, то все мы в какой-то степени являемся источниками этого зла. Другими словами, на всех нас лежит вина за зло, происходящее в мире. «Исправить» мир, избавить его от несовершенства можно, если устранить сам источник зла в душе человека. Поэтому борьба с его проявлениями в другом человеке не может быть главной формой борьбы за совершенство мира: в этом случае мы пытаемся справиться с ПОСЛЕДСТВИЯМИ «болезни» бытия, а не с её ПРИЧИНАМИ. По-настоящему радикально преодолеть несовершенство мира можно только через борьбу с источником зла в себе самом. Это означает, что человек должен, прежде всего, обращать внимание не на зло в другом, а на свою СОБСТВЕННУЮ ГРЕХОВНОСТЬ и главным для него станет не противодействие внешней злой воле, а ИСКУПЛЕНИЕ СОБСТВЕННОЙ ВИНЫ. Андрей всю свою жизнь подчиняет необходимости искупить её – и своё пятнадцатилетнее молчание, и свой творческий взлёт.