И отраженье моих лун в твоих глазах. Они полны
Глубокой, трепетной тоской, быть может, с привкусом вины.
Увлечены твои глаза бывали кем-то, но теперь
Спокойствия броня крепка, но не всегда ты веришь ей
(Д. Арбенина)

- Не уходи, ну пожалуйста! – с губ срывается то, что так упорно кружится в голове. – Пожалуйста…
Снова тихо, жалобно.
Ты не изменяешь своей привычке – собираешься молча, без комментариев, тебя хватает только на скупые жесты.
Ты только поднимаешь на меня свои глаза под тяжелыми веками, которые создают у тебя на лице выражение хронической мудрой грусти, в этом вечном сине – сером льду я читаю твое: «прости».
Твои тонкие гибкие пальцы музыканта, стертые струнами на подушечках, кружат над чехлом, где только что скрылась гитара.
А я все смотрю на тебя, застыв, словно языческий бог, в идиотской, неудобной позе, вытянувшись в идеально ровную линию параллельно косяку.
- Давно хотела сказать. Я тебя….
Ты наконец – то поворачиваешься ко мне, на твоем лице появляется куча эмоций, что заставляет меня замолчать, не договорив. Ты это знаешь. Я это знаю. Я люблю тебя.
Люблю обнимать тебя, как сейчас обнимаю, после того, как ты сделал шаг мне навстречу, только менее безысходно. Сейчас я так судорожно вцепилась в твою гибкую, тонкую спину, будто смогу что – то изменить, будто силой смогу остановить тебя… это я – то, едва ли достигающая твоего плеча макушкой?!
Утыкаюсь носом в твою майку – Боже, какой сладкий этот запах! В нем весь ты. Ты, словно бы вобрал в себя свежесть утреннего леса, первой утренней росы, запах снега с верхушек гор и запах дождя…
- Я все знаю, - я слышу твой голос изнутри, как он рождается, отражается от грудной клетки, проходит по горлу, дробится об острый подбородок, который ты нежно пристроил поверх моей головы, и, наконец, тревожит теплотой выдоха мои плечи.
Мне так мучительно жаль порой, что ты так мало говоришь, что я так редко слышу этот голос: в нем шум, сила волны – он глухой, обволакивающий. Он, как эта самая волна, уносит все обиды и тревоги, манит из реальности. И как мне теперь прикажешь без этого жить?
Я поднимаю голову и снова заглядываю тебе в глаза – свет, падающий из окна, делает их почти синими.
Ты читаешь мой последний вопрос опять без труда, тихонько киваешь.
Чтобы дотянуться до твоих губ, мне нужно приподняться на цыпочки. Приподнимаюсь. Заключаю твое очаровательное лицо в ладони, снова схожу с ума от тебя.
Только в твоем лице гармонично сосуществуют два совершенства: мудрые глаза человека, которому сотни лет и улыбка десятилетнего мальчика. В твоих серо – синих глазах удивительная фатальность, в улыбке детское очарование.
Я помню тебя в мелочах – твой острый профиль, пушистые светлые брови, грустные глаза уголками вниз. Как же я люблю тебя!
Сейчас ты не улыбаешься. Я наедине с твоими печальными глазами. Милый, прости. Я больше ничего не смогу у тебя попросить, кроме последнего поцелуя.
Целуешься ты потрясающе! Я ничего не вижу и не слышу. Весь мир в такие моменты сжимается для меня до одного худого, высокого человека с грустными глазами. Все лишнее отсекается и перестает иметь значение. Все органы чувств переключаются в режим «ты». Я чувствую только твои гибкие пальцы вдоль моего позвоночника, твои губы, заблудившиеся в моих, пушистую нежность твоих золотых волос.
- Ты действительно любишь меня, - тихо шепчешь ты, тревожа губами ухо.
- Да. Поэтому хочу лучшего для тебя, - до смерти боясь разрыдаться и задержать его еще не на долго.
Он немного отстранил меня, внимательно посмотрел сверху вниз, и, снова быстро поцеловав, отступил.
- Я все понимаю, - пробормотала я, глядя в его спину. Он накинул короткую куртку.
Да, я все понимаю, но хочу ли я это понимать?! Я знаю, что я люблю этого человека, а еще я знаю, что где – то далеко есть другая женщина, которую любит он. А еще я знаю, что чтобы он не говорил, он больше никогда не войдет в эту квартиру, не сверкнет мальчишеской улыбкой, не сядет у моих ног со своей гитарой, не отнесет в постель, а потом, утром, не сварит кофе…
- Я люблю тебя, - шепчу я, видя, как он закидывает через плечо ремень с чехлом от гитары, и берет в руки сумку. Это не аргумент. Это, как последняя пуля в револьвере. Какая разница, если все равно умирать?
- Я знаю. Прости меня, если сможешь, - снова читаю тоску в его глазах. – Я должен, понимаешь?.. Ты береги себя. Ладно?
А что мне еще остается делать?
Еще долго провожаю в окно его фигуру – в голубых джинсах, короткой куртке, копной золотых волос ниже лопаток, в короткой куртке, с гитарой за спиной.
Высшая форма любви, о которой все так много говорят: отпустить, если действительно очень любишь. Черт, но почему же так больно?! За что?..
Горько курю в оконный проем. Даю волю тихим слезам. Он оставил только пачку сигарет на столе на кухне и все. Нет, не все. Еще запах его тела в спальне.
Пачку отправляю в самый дальний ящик – драгоценная будет заначка! А, вот, что делать с этим сводящим с ума запахом?
Зарываюсь в постель, обнимаю твою подушку, думаю о тебе. Надеюсь, у тебя все сложится лучше, чем у меня. Этот запах не спрячешь, как пачку! С ним ничего не сделаешь, можно только уснуть, обманув себя, будто ты еще рядом.
Завтра все будет лучше. Спокойной ночи, любимый!