[333x500]
Во многих русских семьях так заведено: «за дружеской беседою, коль пир идет горой», непременно явится гитара, и рано или поздно зазвучит знаменитая «Цыганочка»:
Две гитары, зазвенев,
Жалобно заныли...
С детства памятный напев,
Старый друг мой – ты ли?
А гости подхватят:
Эх, раз, да еще раз,
Еще много, много раз!..
И, пожалуй, хозяйка не усидит, достанет цветастую шаль, поведет плечиком и пройдется вкруг стола, притопывая каблучками...
Нет, не так пел, не так аккомпанировал себе на гитаре автор – поэт Аполлон Григорьев, сочинивший стихи «О, говори хоть ты со мной...» и «Цыганская венгерка». От его исполнения ноги в пляс не шли.
Я от зари и до зари
Тоскую, мучусь, сетую...
Допой же мне – договори
Ты песню недопетую...
– изливал душу поэт, рыдала его гитара:
Звуки ноют и визжат
Словно стоны муки...
О чем же сложил он ту песню? Отчего тосковал, мучился, на что сетовал?
Поэт родился в необычной семье. Отец его, Александр Иванович Григорьев, был московским дворянином, а мать, Татьяна Андреевна, – из крепостных. Не часто, но случались такие романы: молодой барин полюбил дочь кучера. Родители, конечно, встали стеной – ни за что! А ведь Григорьев-дед тоже женился на крепостной, «дворовой девице, уволенной вечно на волю». Покуда родители упорствовали, сын запил с горя, да так, что его выгнали со службы в Сенате. Видя такую сыновнюю страсть и его искреннее горе, родители смягчились. Но девица была уж на сносях, а надо сказать, что внебрачный ребенок крепостной женщины, кем бы ни был его отец, рождался на свет крепостным. И вот 16 июля 1822 года родился крепостной мальчик, нареченный Аполлоном, подданный собственного отца.
Будущий поэт часто слушал, как отец читал вслух неграмотной своей супруге старинные романы. Так состоялось приобщение Аполлона Григорьева к литературе. Вскоре он уже сам читал прозу и стихи, по-русски и по-французски, пробовал переводить и сочинять. А кроме того, научился прекрасно играть на фортепьяно, позднее освоил гитару. После нескольких посещений театра с отцом Аполлон на всю жизнь полюбил сцену и стал глубоким ценителем драматического искусства.
В 1842 году Аполлон Григорьев увидел Антонину Корш и страстно влюбился. Ей было девятнадцать лет, она была очень хороша собой: смуглая брюнетка с голубыми глазами. Не цыганка, конечно, но что-то экзотическое в ней было. Ее черты мы узнаем в припеве «Цыганской венгерки»:
С голубыми ты глазами, моя душечка!
Антонина Корш получила хорошее домашнее образование, много читала, музицировала. Тогда входили в моду романы французской писательницы Жорж Санд, и Антонина слегка манерничала, подражая жоржсандовским героиням. Ее отношение к Григорьеву было своего рода вызовом молодому человеку: мол, покажи себя, кто ты?..
А Григорьев... Его стихи тех лет – откровенный дневник его любви. Он то уверялся во взаимных чувствах Антонины и своей власти над нею («Над тобою мне тайная сила дана...»), даже подозревал в ней тщательно скрываемую страстность («Но доколе страданьем и страстью / Мы объяты безумно равно...»), то вдруг сознавал, что она его не понимает, что он ей чужой. В семействе Коршей все, кроме возлюбленной, его раздражали, и все же он, как каторжный, приходил в этот дом каждый вечер. Часто становился замкнутым, скованным и сам признавался: «Я с каждым днем глупею и глупею до невыносимости».
Вы рождены меня терзать –
И речью ласково-холодной,
И принужденностью свободной,
И тем, что трудно вас понять...
...И ничего, чего другие
Не скажут вам, мне не сказать.
Стараниями декана Крылова гостиная Коршей наполнялась молодыми людьми, подающими надежды. И среди них появился молодой дворянин Константин Кавелин, тоже юрист, в будущем – один из лидеров русского либерализма. Рассудительный и несколько холодный, он держался свободно и естественно, словом, был светским человеком. Аполлон видел, что Антонина отдает предпочтение Кавелину, и его терзания усилились еще и бешеной ревностью. Григорьев мрачнел, а окружающие считали, что он нарочно изображает демоническую личность. «У, какой злой сегодня, – говорила хозяйка, Софья Григорьевна, – какой злой, какой старый!»
Наконец, Кавелин сообщил Григорьеву, что женится на Антонине. «Наш взгляд на семейную жизнь одинаков», – откровенничал счастливый избранник. «А я, – писал тогда же Григорьев, – я знаю, что я бы измучил ее любовью и ревностью...»
Эта драма отразилась в «Цыганской венгерке»:
Что же ноешь ты, мое
Ретиво сердечко?
Я увидел у нее
На руке колечко!..
Басан, басан, басана,
Басаната, басаната!
Ты другому отдана
Без возврата, без возврата!
(Басан, басаната – на одном из цыганских диалектов означает «играй, наигрывай».)
Да был ли когда-нибудь счастлив Аполлон Григорьев? Был. В творчестве. Разве не счастье сочинить песню, которую тут же подхватят и запоют? А Григорьев прославился при жизни не только «Цыганской венгеркой». Его статья «О комедиях Островского и их значении в литературе и на сцене» впервые заявила современникам о рождении национального русского театра. Другая знаменитая его статья «Взгляд на русскую литературу после смерти Пушкина» впервые определила значение национального гения не только в прошедшем времени, но и в настоящем и в будущем. Именно Григорьев написал: «Пушкин – наше всё». Как поэт Григорьев стоит в литературе того периода наравне со своими друзьями Полонским, Огаревым и Фетом, а лирический цикл «Борьба» сравним с творениями Тютчева и Некрасова. В начале XX века поэзию Аполлона Григорьева высоко оценил Александр Блок, издал в 1916 году том его «Стихотворений», составил библиографию всех известных на ту пору произведений.
Был счастлив Григорьев и в дружбе. Кроме уже названных друзей, он гордился дружбой и сотрудничеством с Островским, Тургеневым, братьями Достоевскими и еще многими писателями, артистами и музыкантами.
А по жизни – горемыка. В июне 1864 года в Санкт-Петербурге Аполлон Григорьев во второй раз угодил в долговую тюрьму. В письме на волю он жаловался, что не может работать: «Не говорю уже о непереносной пище и недостатках в табаке и чае – задолжавши кругом, можно ли что-либо думать?» Через два месяца его выкупила одна бесталанная писательница, которой он обещал отредактировать какие-то сочинения. Аполлон Григорьев прожил на свободе всего четыре дня – 28 сентября 1864 года он умер от апоплексического удара, как тогда именовали инсульт.
Его похоронили в земле нелюбимого города. На проводах было несколько знакомых литераторов и артистов. И большая группа странных незнакомцев в обносках – соседи Григорьева по долговой тюрьме.