Это цитата сообщения RADIO_8881 Оригинальное сообщение

ЛЮДИ С НЕФТЯНОЙ ЗАВИСИМОСТЬЮ, или ПЛАЧ НАД КОРОВЬИМ ЧЕРЕПОМ

Виктор Пелевин. Священная книга оборотня.

Лирический герой сильно не любит советскую интеллигенцию, московский гламур, интернет-колумнистов, власть, бизнес, спецслужбы и женщин. Но желчь не дошла до кристаллизации в строке. И только одна тема цепляет жестоко. Наконец-то внятно провытая вслух, на морозе, большим тиражом. Подтверждается формула Честертона: поэты умеют внятно сказать то, что остро чувствуют нормальные люди. Интеллектуалы же — то, что нормальный человек не способен почувствовать никогда.
В одной из линий Пелевин — несомненный поэт. В прочих (их там много) — интеллектуал. Пелевина любили за серый метафизический выхлоп заброшенных бомбоубежищ и суши-баров со свежим дымком разборки. За странную дрожь очень старого монитора, не сильно отличного внешне от родительского телевизора «Рубин». За изображение зыбкой, почти призрачной реальности 1990-х, где не было ни системы координат, ни точки отсчета, а только всепогодный хеллоуин призраков.
...Никто не умел так передать вавилонскую мощную жестокость, детскую и кретиническую важность «советского проекта». Достигались эти новшества старым способом: зеркала магического театра тщательно шлифовались.

В «Священной книге оборотня» зеркала треснули от злости. Воздух романа разряжен. Текст теряет многомерность галлюцинации. Лучшие пассажи — на уровне отличного интернет-колумниста: «В древние времена в Поднебесной любой чиновник стремился принести пользу на всеобщем пути вещей. А тут каждый ставит на этом пути свой шлагбаум, который поднимает только за деньги. И суть здешнего общественного договора заключена именно в таком подъеме шлагбаумов друг перед другом… Только подумай о людях, сумевших построиться в это завораживающее каре среди чистого поля».

Полностью это рассуждение неохота цитировать из-за мата. Но мата не в стиле клубных «суси нуар», начиненных мелко нарезанным словарем Плуцера — Сарно. А того, неподдельного, который толчками, как черная солярка из требухи трактора, выходит из горла русского человека от бессильной ярости.
Еще замечательно рассуждение о черном «Майбахе». В нем по Москве рассекает генерал ФСБ Саша Серый: волк-сверхоборотень, преемник «московского антропософа Шарикова».

«Я давно заметила одну китчеватую тенденцию российской власти: она постоянно норовила совпасть с величественной тенью имперской истории и культуры, как бы выписать себе дворянскую грамоту… несмотря на то, что общего с прежней Россией у нее было столько же, сколько у каких-нибудь лангобардов, пасших коз среди руин Форума, с династией Флавиев. Автопропуск на стекле «Майбаха» оказался свежим образчиком жанра. На нем были золотой двухглавый орел, трехзначный номер и надпись:

Но знаешь, эта черная телега
имеет право всюду разъезжать.
А. С. Пушкин»

Правда, похожим пассажем касаемо современной России и варваров на руинах Рима уже открывал роман «Алтын-толобас» народный учитель Акунин. Лангобарды у него были остготами. Но козы — козами. И развалины — развалинами.

Крепчающий «аристократизм» подчеркивает другую тенденцию. Внутренний разрыв настоящего с прошлым и будущим. Чувство и долг исторической протяженности жизни страны — дольше твоей собственной — единственное, от чего мы и вправду освободились.
…Фабулу романа составила любовь двух оборотней, Волка и Лисы. В человеческой ипостаси Волк — генерал ФСБ и патриот-почвенник. Лиса имеет от роду 2000 лет, но выглядит на 14, размещает предложения на сайте «Шлюхи.Ру» и вспоминает гемму на опале, подаренную ей в 1913 году. А воронка Москвы закручивается вокруг них, переливается нефтяной пленкой гламура, нищеты, лжи, слежки. Неисповедимыми путями текут денежные Гольфстримы «в интересах траста с неназванным бенефициаром. Которого, понятное дело, знает на Рублевке каждая собака». Соратники героя из г. Нефтеперегонска, заполярного побратима г. Скотопригоньевска, говорят по-офицерски отрывисто: «Все, выжали. И пласт, и всю Россию…

Атлантисты из нас за два года бантустан сделают».
И Лисе кажется: «Весь двадцатый век просто примерещился мне от жары и нехватки кислорода, а на самом деле я так и бегу из последних сил от пьяных буденновцев, гонящих меня к смерти по пыльной дороге. Жуткое ощущение».

Вот сцена, фокусирующая все смыслы. Добыча «черного золота» из выжатого пласта с помощью заклинаний — волчьего воя генерала-оборотня среди пурги и вышек (нефтяных, конечно). На треноге укреплен магический кристалл русского деревенского колдовства — коровий череп, треснувший от древности, скрепленный стальными скобами. Это пестрая корова из сказок, что дала себя зарезать и зарыть в саду, лишь бы выросла яблоня с золотыми яблоками — на счастье сироте Хаврошечке.

Кто сидел на уроках географии СССР, пялясь на политическую карту Родины, помнит, как похожа пестрая карта на коровью шкуру.

Кто ждал подвоза в «сталинских» гастрономах, чуя слабый запах старой крови на мраморных прилавках, серых, как смушка, помнит «Схему разделки туши», наглядное пособие мясника. Оно походило на политическую карту Родины.

…Чтоб из пустого пласта пошла нефть, Волку надо разжалобить до слез череп Коровы. И он воет на морозе, служа Отчизне:

«Пестрая корова! Ты слышишь, пестрая корова? Я знаю, надо совсем потерять стыд, чтобы снова просить у тебя нефти. Я и не прошу. Мы не заслужили. Я знаю, что ты про нас думаешь. Мол, сколько ни дашь, все равно Хаврошечке не перепадет ни капли… Ты права, пестрая корова, так оно и будет. Только знаешь что… Мне ведь известно, кто ты такая. Ты — это все, кто жил здесь до нас. …Ты — душа всех тех, кто умер с верой в счастье, которое наступит в будущем. И вот оно пришло. Будущее, в котором люди живут не ради чего-то, а ради самих себя. И знаешь, каково нам… притворяться, что в этот пункт назначения тысячу лет шел народ, кончающийся нами? Получается, на самом деле жила только ты, пестрая корова. У тебя было ради кого жить, а у нас нет. У тебя были мы, а у нас нет никого, кроме самих себя…».

Явно стоит сложить лоскут коровьей шкуры с другим, из повести Пелевина «Македонская критика французской мысли»: «Деньги… есть остающаяся от людей «нефть», та форма, в которой их вложенная в труд жизненная сила существует после смерти… Коммунистическая человеконефть не была просто деньгами… По своей природе она была ближе к полной страдания воле, выделенной в чистом виде...».

«Тайна советского послесмертия», ровный ропот перетлевших душ предков в черном и радужном сибирском Стиксе с самым высоким в мире содержанием серы, смерть и воскресение яблони с золотыми яблоками…

И вот тут — приход! Чувствуешь ту оторопь, ради которой…

Потому что это ощущение дикого разрыва со смыслом тысячелетнего общего пути висит в воздухе. На уровне страны и отдельно взятой кухни. Он в торжестве платного образования, перекрывающего пути именно Хаврошечке. Он… ну хоть в пушкинской цитате про «черную телегу».

Я с этой цитатой экспериментировала, требуя атрибуции от целого пучка студентов. Не справился никто. Одного из них я же и воспитала — не напрягая сверх меры русской классикой. Не давая, если угодно, увязнуть в почве, которую стало страшно любить всерьез.

Два века стыдно было не опознать «Пир во время чумы». Теперь логика стала иной. Зачем его опознавать, собственно?

И вот это чувство роман поймал и транслирует очень точно. Оскомина от гламура и нищеты, от вышеупомянутой «системы шлагбаумов на всеобщем пути вещей», от логики уличного лохотрона объясняет многое.

…Чем была прежде история пестрой коровы? Завораживающим парадом преемственности. Передачи смыслов, текстов, эрмитажных коллекций etc. Когда никто не знает, из какого именно ребра прорастет яблоня на сей раз. И в этом — таинство наследия и наследования.

Когда купцы 1860-х просили императора не закрывать (ради экономии казенных средств) Техническое училище в Москве, потому как инженеры необходимы русской промышленности, когда Александр II согласился с ними и предпочел продать Аляску, — кто догадывался, что из этого училища (ныне МВТУ) лежит дорога в космос?

Никто. Но было чувство общего пути нации.

Оно покинуло нас.

«Фестиваль белых трюфелей» (10 у.е. грамм, но Москва потребляет грибки целыми фестивалями) плавно переходит в Фестиваль фуа гра, любимой закуси Наполеона Бонапарта. За 1000 баксов со свистом уходят на Арбате полдюжины серебряных ложек с орленым царским клеймом. Зарплата преподавателя равна цене одной ложки. Студентам (для сбалансированности госбюджета) отменяют льготы на проезд в метро. Стипендия равна стоимости 1 г белого трюфеля. Зарплата санитарки в военном госпитале — стоимости 5 г.

Бюджетная реформа дополнительно сэкономит на студентах и санитарках.
Это «в рамках принятых в России метафизических приличий» (пользуясь формулой Пелевина). И не нужны нам атлантисты, чтоб устроить бантустан: мы сами к нему приедем этой дорогой. Роман втягивает в себя все это, небрежно апеллирует к опыту читателя: у автора тоже явно ослабла мотивация шлифовать зеркала.
И финальное ощущение… да, вой на морозе. Яростный, черный, пузырчатый мат. Тот, который выходит из горла от бессилия.

(с) Елена ДЬЯКОВА, обозреватель «Новой»
[346x360]