ПЕЛЕВИН, ЧАПАЕВ, ПУCТОТА... 

Всё было будто как всегда: поезд, электричка, “Москва – Александров”, следует со всеми остановками. Ничем особо не примечательный вечер. Очередной вечерний “час пик” в очередной рабочий день. И эта очерёдность грозила уже превратиться в один-единственный момент, повторяющийся без конца, и лица пассажиров, застывшие, словно в янтаре, в этом душном летнем воздухе…Но мир не терпит однообразия. И в вагон постоянно входили какие-то люди, всех возрастов и полов, входили, впрочем, не затем, чтобы доехать из вечных “точки А” в “точку В”, нет. Они входили, принося с собой целый мир…Так вот, люди сменяли друг друга, товары сменяли друг друга. Жизнь продолжалась. И тут в вагон вошёл мальчишка. На вид – лет 13-14, из под старенькой кепки выбивались блондинистые, почти выцветшие волосёнки. Старая курточка и видавшие виды ботинки дополняли картину. Голова, казалось, едва-едва держалась на тоненькой шее, а голубые глаза на веснушчатом лице неизменно привлекали внимание сердобольных матрон. И вот он вошёл, оправил кепку, и произнёс, - тонким, срывающимся дискантом: - Граждане пассажиры! Прошу прощения за беспокойство. Для вас – песня в дорогу! И затянул, - тонко-тонко, с каким-то надрывом:

“Ой, то не вечер, то не ве-ечер;
Мне малым-мало спалось
Мне малым-мало спало-ось,
Ой, да во сне привиделось…”

И вот среди этой усталости, этих хмурых, измотанных людей, среди этой торговой суеты, зазвучала эта песня. И каждый вспомнил, как когда-то тоже пел эту песню, - в кругу одноклассников, сокурсников, друзей, за выпивкой, на свадьбе, на похоронах и поминках, - и что-то случилось в сердцах этих людей. И вот уже ближайший к мальчику толстый мужчина с испитым лицом и шестидневной щетиной затянул тоскливо, не всегда попадая в такт:

“Мне-е во сне привидело-о-ось,
Бу-удто конь мой вороно-о-ой…” 

Запела рядом сидящая женщина, тоненьким, режущим ухо голоском; на следующей скамье песню подхватили четверо подвыпивших молодых людей.На соседней скамье – какой-то сухонький старичок затянул, словно акын, своим дребезжащим голосом:

“Ра-азыгрался, разрезви-ился,
Ра-азрезвился подо мной…”

Скоро пел весь вагон. Каждый чувствовал какую-то щемящую тоску в собственном сердце, вспоминал какие-то неудавшиеся моменты в своей жизни. Некоторые женщины пели сквозь рыдания:

“А-а есау-ул мой догадлив бы-ыл,
Смог он сон мой разгада-а-ать…” 

Пели в каком-то странном, необъяснимом единении, пели, позабыв, что нет давно Советского Союза, и они, - многие - граждане разных стран, - пели так, словно смыслом их жизни была эта песня…
А тем временем машинист и помощник машиниста вдруг тоже услышали эту песню. И так тронула она им сердце, особенно машинисту. Это был немолодой уже человек, а немолодые люди, как известно, более склонны к сентиментальности. И этот машинист вдруг начал подпевать:

“Ой, пропадёт, он говори-ит
Тво-оя буйна голова-а-а…”

Помощник машиниста был молодым парнем, лет 24х. Но и он вспомнил вдруг бросившую его возлюбленную, и тоже запел:

“Ой, пропадёт, он говори-ит
Тво-оя буйна голова-а-а…”

Невероятно, но весь поезд пел. Ни один человек не мог устоять перед этим странным чувством. Их сердца, сердца таких разных людей, слились в едином порыве. И лишь на секунду отвлёкшийся помощник машиниста заметил, что стрелки переведены, и они едут прямо в товарный состав… > Пелагея - Ой, то не вечер
 

[700x525]