Август. Этот месяц похож на сон, предутренний роскошный сон, какой может присниться, только если под боком кто-то дорогой и любимый, и больше никого в квартире, и никуда не надо вставать, и телефон выключен, и не надо ничего делать... только если кофе сварить, может быть. Но это потом. Позже.

Мне приснился сегодня такой сон. В нем была Надька, которую я уже не видела черте знает сколько, но именно такая, какой и должна была бы быть по описаниям подруг: здорово похудевшая и с животом. Мы встретились на улице, разговорились и пошли к ней домой. Хорошо помню, как шли, помню, как сидели у нее на кухне, совсем как раньше, пили чай, разговаривали. Говорили о какой-то ерунде и совершенно четко, как яремная вена на шее, билась в сознании мысль: ну вот, вот... я опять здесь, я прощу ее. И там, во сне, мы помирились.
Вообще говоря, это странно. Если сны – реализация наших бессознательных желаний... Неужели я действительно так сильно скучаю по ней, неужели я ее так любила? Прекрасно зная, как часто она мне врала, сколько она использовала меня, продавала и предавала, меняя черт знает на что... Я слишком давно утратила иллюзии на ее счет, я слишком устала наступать на эти грабли и именно поэтому я не видела ее так долго... И все же.
Почему я увидела этот сон именно сейчас, не раньше, прошло ведь так много времени? Неужели меня примирил с ней ее будущий ребенок (окончательно примирил)? Характерно, что Сашки и вообще посторонних (даже Ольги, что было бы логично) – хотя какой же он посторонний! – во сне не было.
Значит, все это еще не закончилось. Хотя с формальной стороны именно сейчас не может быть ничего, «материнство смывает все», писала Цветаева, но ведь оно же и отгораживает меня от нее, очень. Если раньше мы пересекались еще хоть когда-то, хоть по учебе, то теперь...
Конечно, я могу придти к ней как ни в чем не бывало, но... и дело даже не в том, что этого никто не поймет и не одобрит, плевать я хотела на чужое мнение, даже на мнение В. З. – в данном случае... Я не уверена, что я этого хочу. Я не верю, что она могла измениться, но эта проклятая жалость – мне ее безумно, безумно жаль! И неважно, что она сама этого хотела, что ее теперешняя ситуация – плод ее дурацкого стремления выскочить замуж, от которого ее просто некому было отговорить... Я была счастлива во сне. Видимо, я так и не смогла по-настоящему ее возненавидеть.
Интересно, что она думает сейчас? Никогда не забуду, как она сказала «я молилась на тебя», хотя, по совести, это полный бред. Иногда мне кажется, что все злое, что от нее шло, было только от глупости... но разве это оправдание?