Мы прощаем ровно настолько, насколько любим.

"Прости меня" переводится по-разному: "я признаю свою вину и хочу всё исправить", "я понимаю, что тебе из-за меня больно", "давай вернёмся к тому, что было до, и начнём с начала", "скажи, что всё равно меня любишь", "позволь мне жить своей жизнью, я не изменюсь", "давай закончим этот разговор и сделаем вид, что всё в порядке", далее бесконечно. Оно переводится, но оно, увы, непереводимо с языка одного терзания на язык другого, и мы продолжаем не понимать, но трактовать, придавать собственный смысл с виду простой формуле.
И погибаем, заточённые в непереводимости.

Безъязыким, как нам договориться, что прощение не есть поощрение, насколько бы похоже ни звучало. А готовность умереть за другого и жить для него не равна готовности отдать ему свою жизнь в безраздельное пользование — это плохое слово, "пользоваться". Если тебя пускают в душу, не надо переться туда в грязной обуви. Желание отдавать неисчерпаемо, но исчерпывается ресурс доверия и жизни, однажды прощение отделяется от принятия, и прощённому, на которого не держат зла просто потому, что не держат в дому таких вещей, больше нет хода в этот дом.