Вспоминая ее, он с удивлением открывал скрытые в нем способности
по-юношески переживать ощущения, подаренные женщиной. Он вновь ощущал то
пряный запах волос её, то нежную упругость ее груди, то влажность
отзывчивых губ, то будто слышал похожий на шелест тихий шепот: "еще", то
глубокий стонущий вздох и чувствовал внезапную расслабленность двух тел,
рука об руку совершивших тяжелое восхождение на вершину, с которой они
увидели яркую вспышку бушующего света, ослепившую их и затопившую все вокруг
ощущениями бурной радости.
Он пламенел и полнился тихим блаженством, когда вдруг вспоминал
странное сочетание девичьей целомудренности, ее внезапно
прорывавшуюся стеснительность и неожиданно открывавшуюся жизненную мудрость
в моменты, когда он того не мог ожидать. Она была полна душевной чистоты, и
в то же время ее, как и его, сжигал огонь зрелых желаний, палящий и
опьяняющий.
Ему казалось смешным в его возрасте сказать себе: "я влюблен", и он
этого не говорил. И скорее всего не потому, что не хотел признаваться себе в
еще неизжитых слабостях юности, а из боязни обмануться, если что-то в их
судьбах не свяжется, и он ее уже никогда не увидит.
Ему уже мало было любить самому. Ему требовалось, чтобы и его любили,
не изображали, что любят, а любили по-настоящему, беззаветно и строго.
Ему нужна была женщина, близкая по духу и желаниям, словом, такая,
которой бы он мог открыть себя так, как не открывал никому, никогда.
Мысли, мысли, беспокойные и возбуждающие, несмотря на усталость,
подолгу не давали ему заснуть, и он часами лежал на спине, глядя в
потолок натянутого тента, пока сон, беспокойный, неглубокий, нервный, не
брал свое.