Вообще-то, я хотел начать серию постов заметно веселее, но, как обычно это происходит с моими благими намерениями, — не сбылось. Посему — держите:-\.

«Вы знаете что нейробластома — это такая гадость, от четвёртой стадии которой почти никого не вылечивают (кроме совсем малышей, у них прогноз намного лучше)? Я очень хорошо знаю это. Даже лучше, чем мне хотелось бы знать. Нас лечат. Делают аутотрансплантацию, а потом нейробластома возвращается. Почти у всех. И почти у всех меньше чем через год. И снова лечат. Химии, антитела, радиоактивный йод, иммунотерапия, введение каких-то сывороток. Их десятки, этих протоколов для нашего лечения. Но все мы умрем. Все, у кого случился рецидив. А он случается почти у всех, кто не маленький. Есть ещё те, у кого она сразу не отвечала на лечение, но такие умирают быстро. А мы с рецидивами живем. В америке мы живем довольно долго. Кто-то три года. Кто то — пять. А кто-то и семь.

У всех у нас есть одна проблема. Обычно мы до самого конца отвечаем на лечение. Т.е. если нас химичат, опухоли уменьшаются на время. И нас химичат из за этого. Обычно так хотят родители. Многие дети не хотят, а хотят родители. Потому что они надеются, что опять станет лучше на какое-то время. Но всегда со временем уменьшаются периоды улучшений. Если сначала между химиями можно отдыхать по 3 недели. То потом только две. А потом и за одну неделю перерыва опухоль успевает вырастать больше, чем уменьшилась за курс химии. Большинство так и умирает в перерывах между химиями. А до этого много недель или даже месяцев ездят и переливаются три раза неделю. Я не знаю, почему нас обычно не слушают. Но нас обычно не слушают. это всегда обидно.

Наша соседка Сандра, которая живет с нами с одном доме, лечится уже 4 года. После очередных четырех высокодозных блоков врачи попытались перевести её на таблетки, чтобы она отдохнула. Таблетки вроде помогали-помогали 3 месяца, и вдруг перестали. Это обычно быстро бывает. Все хорошо, а потом вдруг сразу боли и LDH в крови поднимается на несколько тысяч. У Сандры случилось за неделю. Мы уезжали, она в школу ходила. А сейчас мы приехали, а она уже стала на наркотиках и LDH 4000. И вот врачи предлагают выбирать родителям Сандры. Или ехать домой (они издалека), взяв с собой таблеток поддерживающей химии, на которых у Сандры должны пройти боли, и она сможет дома ещё сколько-то времени ходить в школу, гулять и т. д. Или начать очень жесткую химию, от которой Сандра пробудет в больнице наверное долго. Сандра понимает, что умирает. Она сказала мне. Сандра устала лечиться и хочет домой. А родители хотят химию. И будет химия. А Сандру только спросили, хочет ли она химию. Она сказала, что не хочет и просилась домой. А они посчитали, что она ничего не понимает и сказали врачу, что согласны на химию. И ничего не сделать. Это нечестно. Я не знаю, как сделать так, чтобы родители научились вовремя останавливаться. К тому же, никто ведь точно не знает, когда приходит это время.

Из всех кого я знала, а их очень много, поле долгого лечения на химию в самом конце незадолго до смерти была согласна лишь одна девочка. её звали Анна. Ей было 8,5 лет. Она болела семь с половиной лет. Это был тот случай, когда и то что она заболела маленькой, её не спасло. Я про неё может быть когда нибудь напишу отдельно. Она и её семья собрали для исследований в области детского рака 25 миллионов долларов».

http://donors.ru/page.php?id=5779, via Mr.Parker. Орфография чуть изменена by me.

Да, это всё, этот весь пост, — ни к чему, просто так. Просто так.