Спасибо Семёну Рувимовичу, за то, что я так прониклась Маяковским.
Каждый раз, когда открываю тяжёлый красный том, вспоминаю о двух поэтах, таких близких друг другу, но никогда не встречавшихся, по крайней мере мы, живущие ныне об этом не знаем)


Вы знаете, наш директор, он стал моим кумиром ещё при жизни, ещё тогда, когда медленно пересекая длинные коридоры своей школы, здоровался с каждым её учеником, конечно если тот был вежлив и здоровался первый, и со мной тоже, я почти всегда, проходя мимо него, не просто сбавляла скорость, я останавливалась, замирала, особенно в начальных классах, ничего не могла с собой поделать. Я уважала и уважаю этого человека. Очень жалко, что мы, я имею ввиду мой класс, застали только последние годы его жизни, и нам не удалось побывать ни на одном его уроке... Но я помню его. Помню его скрипучий голос, светлые ресницы... Подумать только, сколько он сделал для того, чтобы наша школа стала такой, какой она была... Да, именно была. Теперь уже совсем не то. Пришло время Семёна Рувимовича, и я понимаю, что это была не трагическая случайность, это должно было случиться. Все мы уходим. Но кто знал, что вместе с ним уйдёт дух его школы, как будто,его сдуло ветром перемен. Я до сих пор не могу принять Антона Альфредовича в качестве директора школы Богуславского, не могу и не хочу... и не стану... Но что делать. Семёна Рувимовича больше нет, и он покинул нашу школу.


Пожалуй, самое любимое, по крайней мере сейчас...

ЛИЛИЧКА!

Вместо письма

Дым табачный воздух выел.
Комната -
глава в крученыховском аде.
Вспомни -
за этим окном
впервые
руки твои, исступленный, гладил.
Сегодня сидишь вот,
сердце в железе.
День еще -
выгонишь,
можешь быть, изругав.
В мутной передней долго не влезет
сломанная дрожью рука в рукав.
Выбегу,
тело в улицу брошу я.
Дикий,
обезумлюсь,
отчаяньем иссечась.
Не надо этого,
дорогая,
хорошая,
дай простимся сейчас.
Все равно
любовь моя -
тяжкая гиря ведь -
висит на тебе,
куда ни бежала б.
Дай в последнем крике выреветь
горечь обиженных жалоб.
Если быка трудом уморят -
он уйдет,
разляжется в холодных водах.
Кроме любви твоей,
мне
нету моря,
а у любви твоей и плачем не вымолишь отдых.
Захочет покоя уставший слон -
царственный ляжет в опожаренном песке.
Кроме любви твоей,
мне
нету солнца,
а я и не знаю, где ты и с кем.
Если б так поэта измучила,
он
любимую на деньги б и славу выменял,
а мне
ни один не радостен звон,
кроме звона твоего любимого имени.
И в пролет не брошусь,
и не выпью яда,
и курок не смогу над виском нажать.
Надо мною,
кроме твоего взгляда,
не властно лезвие ни одного ножа.
Завтра забудешь,
что тебя короновал,
что душу цветущую любовью выжег,
и суетных дней взметенный карнавал
растреплет страницы моих книжек...
Слов моих сухие листья ли
заставят остановиться,
жадно дыша?

Дай хоть
последней нежностью выстелить
твой уходящий шаг.
26 мая 1916, Петроград