Тепло... Москва укрылась слоем тёплого воздуха, играя, накрылась с головой солнечным светом, как ребёнок цветастым одеялом. Теперь я вовсе не нуждаюсь в том, чтобы кто-то грел мои всегда холодные руки.
Сегодня, проезжая по спящему городу совсем рано, в семь часов утра, я смотрела, как над Москвой рекой клубится туман: как живое существо, он расползается по всему городу. Вот уже и высотки нежатся в молочно-серой утренней дымке. Передо мной во всей красе предстааёт Москва, которую я видела в детстве на советских открытках, где светлые серо-коричнеевые здания чуть подёрнуты нежным румянцем, который, рассеевая смог, дарит столице СССР восходящее солнце.
Конечно, я люблю тебя, загулявшая праведница. Конечно, я люблю тебя, моложавая старуха. Конечно, моя нерадивая мать, я люблю тебя.
Ночью в месеве тел и душ, где-то там, в мраке, пересекаемом яркими лучами софитов, было можно всё и всем. Нет, именно можно, а не разрешено. Можно было так много, что я бы не решилась начинать что-то делать, потому что потом можно было не остановиться... можно!
Я оставила там весь яд, всю ложь, всю мерзость... Я не говорила по-русски, там была половина меня, которая, наплевав на вторую - её деаметральную противоположность, злилась на весь мир и от этого становилась все более привлекательной. Это были её исповедь и причастие, благо плоти и крови вокруг было достаточно, довольно же было и желающих исповедовать.
Завтра снова будет тепло.Теперь я вовсе не нуждаюсь в том, чтобы кто-то грел мои всегда холодные руки.