Сегодня разговаривали с мамой. Сказал ей, что, чем больше я сам работаю, тем больше начинаю переосмысливать ее жизнь как героическую и заслуживающую восхищения. В детстве казалось - взрослые заняты чем-то очень обыденным, неинтересным, но со мной такого не случится, я-то буду делать что-нибудь невероятное!.. Но вот мне двадцать шесть. Вещей, которые казались героизмом в детстве, в моей жизни было много - выходили впятером или даже втроем против нескольких сотен националистов, уходили от ОМОНовцев по крышам, помогали выехать из страны людям с уголовными статьями за политику... но, удивительное дело, за это время мои представления о героическом успели сильно измениться. И теперь я вижу героизм - совсем не в этом, а в ежедневной, изнурительной, малозаметной помощи страдающим. Я вспоминаю свое детство - вечные телефонные звонки, то днем, то вечером, то среди ночи. Матери звонили все - коллеги, пациенты, родственники, наконец, коллеги и знакомые тех самых пациентов. Очень часто она одевалась, говоря "я съезжу, посмотрю". И никогда, ни разу, не брала за эти консультации или поездки денег. В детстве я сердился. На дворе стояли девяностые, жили мы бедно. Я всегда донашивал чужие вещи, деликатесы вроде маслин или сырокопченой колбасы я в первый раз увидел на столе в гостях, и тут же ими обожрался - показалось очень вкусно, я просто не смог остановиться. И много лет спустя после того я думал - матери просто не повезло, она стеснялась, не умела (да и просто не могла) назначить цену за свой труд. Все вокруг хором повторяли - любой труд должен быть оплачен. Хочешь жить благополучно - умей правильно ценить свою работу, ничего не делай даром и в ущерб себе. И это, в общем, правильно. Но есть другая сторона медали. Очень часто сходится так, что с людей, которым нужна помощь, денег не возьмешь. И помогать им нужно много, куда больше, чем кто-либо в состоянии представить. И тут выбор ставится ребром - если ты и вправду человечен, сострадателен, неравнодушен, тогда делай то, что нужно (все, что нужно, потому что помощи не будет ниоткуда). Или согласись, что это тебя не касается - пусть выживают, как умеют, или погибают, как умеют. Самые тяжелые и душераздирающие случаи - все именно из этой категории. И человек, привыкший к этой категории проблем, с людей благополучных и солидных денег тоже не берет - он ослеплен, отравлен чужой неустроенностью, горем и страданием, любого человека, которому требуется помощь, он воспринимает, как страдальца, человека в крайности, у которого брать непорядочно и стыдно - просто по-привычке, а еще точнее - потому, что девять десятых его сил и времени уходит как раз на такие крайности. Когда я повзрослел, мы с мамой начали смеяться, повторяя нараспев - "Нииин, ну ты же врач, ты же давала клятву Гиппократа!.." С этим заклинанием ее дергали среди ночи из постели. В двадцать шесть я осознал, что вижу в ее жизни, в ее отношении к собственной жизни и к чужим страданиям - высший возможный героизм.  

Сейчас мы как бы поменялись с ней ролями. Она говорит - "ты слишком много взваливаешь на себя", "не принимай чужого горя слишком близко к сердцу", "перестань переживать". В этом призыве перестать переживать я нахожу отличную площадку для реванша. Ухмыляясь, я интересуюсь у нее - а когда ты этого, вашего главного врача, который в Красной горке - умирающие дети, а сам пил, не просыхая - крыла трехэтажным матом, тебе кто-нибудь сказал "не надо так переживать"?.. Это, кстати сказать, прекрасная история. Маму, интеллигентную студентку из Рязани, послали в какую-то Тьмутаракань врачом в детское отделение больницы. Работали они там так - главврач не выходил из кабинета, пропивая деньги, которые выделяли на больницу, а ординаторы (и мама среди них) после работы шли пять километров пешком, чтобы вернуться в свое общежитие. Поспать ей, впрочем, удавалось не всегда - иногда ляжешь, чуть задремлешь, а во двор уже въезжает их единственная Скорая. Стучали в окна: Николаевна, поехали, ребенок умирает. И тогда - работа на всю ночь. А дети умирали много - лекарств не хватало, инфекционных боксов не было. Что только не случается с людьми в подобной обстановке. Мама, например, забыв про всю свою застенчивость, в припадке бешенства вломилась в кабинет своего главного врача, и грохнув кулаком по столу, пообещала, что если он, [пьяная шкура], не откроет детский инфекционный бокс, она его убьет. И детский бокс открыли! Правда, на маму же взвалили и работу с грудничками в этом боксе. Будучи врачом, она в огромной сумке каждый день таскала с кухни детское питание - во взрослом отделении кормить этих младенцев оказалось некому. А главный врач, ведя пятиминутки, с девушками из интернатуры здоровался так - привет Людочка, привет Машенька... здравствуйте, Нина Николаевна... привет, Светунчик. Думаю, для просветления мозгов кое-какую категорию людей надо время от времени приводить в чувство трехэтажным матом. Или, еще лучше, грохнуть мраморное пресс-папье об стол, и обещать, что в следующий раз вот так же грохнешь об их голову. Тогда все сразу вспоминают и про долг врача, и про несчастных умирающих детей. Но надо же иметь способность накалиться до подобного порыва. Остальные Маши, Светы, Люды видели тех же детей - и промолчали. Так что рассуждения про "перестань переживать" - это только слова. На деле мама принимала всякую несправедливость близко к сердцу - точно так же, как и я.

Чем больше я об этом думаю, тем больше нахожу того, чего я позаимствовал у мамы. И ее сострадание к чужой беде, и ее неспособность сосуществовать с какой-нибудь несправедливостью. И ее обходительность (но, впрочем, в детстве я ее терпеть не мог, старался развивать в себе обратную манеру поведения - ту, что ценится подростками с их культом силы и самодовольства). И, пожалуй, ее необыкновенную устойчивость в любви и дружбе в сочетании с полнейшим нежеланием (и неумением) с кем-нибудь враждовать, или интриговать, или сознательно и хладнокровно причинить кому-то зло. Спроси меня кто-то десять лет назад, похож ли я на маму, я бы даже удивился - как мы можем быть похожими?.. Но чем больше времени проходит - тем больше я открываю в нас этого сходства и тем больше им горжусь. Я всегда полагал, что я воспитываю себя сам, читая книги, размышляя и ведя дневник. Из наших споров с мамой - политических или религиозных - я уж точно ничего не вынес, ее взгляды мне чужды, да там и мало было настоящих ее взглядов, больше - ее окружения и телевизора. Я не заметил главного - она влияла на меня совсем не разговорами, а исключительно своим существованием, тем, как она вела себя со всеми прочими людьми. И очень долго я даже не замечал, что поступаю точно так же, и что именно такое поведение привык считать единственно-возможным и достойным, а все прочие модели поведения, пусть даже более разумные, или практичные, или распространенные среди людей, воспринимать как чуждые и непригодные для жизни.

Думаю, мне очень повезло. Я знаю, многие из нас похожи на своих родителей, но рады этому - немногие. Если совпало так, то ты - счастливый человек.