На лестничной площадке – брызги крови и разбитое стекло. В городе беспорядки, на вокзальной площади – ОМОН. Моя сестра пишет, что боится выходить из дома. Друг звонит и просит никуда не ездить. Я не спорю с ними, но не отменяю никаких поездок. Смысл всякого террора – далеко не в том, чтобы убить полдюжины людей, а в том, чтобы все остальные ощущали себя разобщенными, беспомощными и затравленными. Чтобы людям было страшно выходить из дома.
Не дождетесь.
На вокзале – те же самые бомжи, что и вчера, и полгода назад. Теперь я многих узнаю в лицо. Этот вчера чуть не замерз на лестнице, а эта – не девятом месяце и собирается рожать. Есть такая «точка невозврата», после которой человек уже не может измениться сам, поскольку его воля сломлена, а восприятие - искажено. Но к благу можно привести и силой. Иногда. Вот только общество и государство охраняет «их свободу». А на самом деле – свою неосведомленность, свое сытое спокойствие и свое право оставаться равнодушными.
И кто-нибудь опять напишет мне, что его жизнь пуста, бессодержательна, и что он задыхается в отсутствии любви и смысла. Сколько таких писем я уже читал, сколько рассказов слышал… сколько думал – что тут можно сделать? «Предоставить каждому решать свои проблемы самому»? Если бы в свое время так судили те, кто помогали мне, то что бы сейчас было?...
Непонимание и разобщенность – худший яд. Стремящихся к добру так много… но в отсутствии способности ценить и понимать друг друга у них почти не остается сил и времени заботиться об общем деле, то есть, собственно, добре. Все силы отнимают бесконечные размолвки, споры, никому не нужные попытки переубедить другого и поставить на своем… и вот уже каждый в отдельности живет в своем уютно-душном, обособленном мирке, забыв о главном ради местечковых ценностей. И слово «мы» употребляет только в отношении своих единоверцев.
И кто-то плачет, кто-то разбивает руки о косяк двери, пытаясь вылечить душевную боль – физической. Но помогает это ненадолго. Кто-то хочет невозможного, а кто-то просто хочет быть счастливым. Хуже всего то, что кто-то так увяз в своей депрессии, что ничего уже не хочет. И кто-то прочтет на литстудии свой последний верлибр – такой, что мне захочется подойти к этому – почти незнакомому мне – человеку, и, наплевав на все условности, сказать: «Пойдем напьемся?...». Странно? Да. Бестактно? Разумеется. Но что ты будешь делать, если ты натянут, как струна, если чужая застарелая тоска бьет снизу вверх – под дых, и остается нестерпимой горечью во рту?…
Ну а мир – «таков, каким и должен быть».
«So be it»?
Не дождетесь.