В ожидании утра, что режет границу с Канадой,
возникает боязнь, что не сделаешь главного, скуришь, смолчишь.
Одеваясь неловко, девчонка со стрижкой оранжевый рыж
в лоб лизнёт, хлопнет дверью, умрёт, сообщит куда надо.

Слух о том, что когда спаррингуют поэты, кровати
забывают про скрип и слащаво поют колыбельные как
электронная нянька от General Motors, рекламный дурак
льёт с экрана по сто раз на дню. Ты решаешь, что хватит.

Своим гневом собрав небольшую толпу пусторуких,
ты выходишь на площадь с кричащим плакатом "Верните глаза!",
алчешь смерти в бою, а под вечер, собрав баррикады, назад,
побеждённый вопросом какой-нибудь местной старухи -

"Вы снимаете фильм? Сколько в час за работу в массовке?",
отползаешь дописывать многостранично больную муру:
вот герой в арендованной комнате ищет наощупь дыру,
не находит, с тоски проверяет на крепость засовы.

Если хочешь, из царства картофельно-сырных Америк
убегай в те края, где мазками cello и штрихами trumpet,
всунь поглубже наушник, чтоб он по прошествии двух тысяч лет
плотной звука стеной задержал уходящую веру.

Все дороги отсюда приводят в Макдоналдс, и там цвета блонд
девчонка на кухне царит, распустив завитки-микрокосмы.
Разломи этот гамбургер, сквозь потроха лик Буковски
проступает и что-то молчит, крупнопористый как поролон.