Это скомканное молчание оседает в памяти. В этой тишине можно было бы слушать дыхание.

Было бы.

Не самые справедливые выводы. Замешательства. Позади спирали и круги дворов и дорог.

Мы же художники. Мы обсуждаем цвет гор. Мы обсуждаем оранжевые рефлексы на черных колобках. Мы обсуждаем генеалогическое дерево колобков. Трудное детство, темное прошлое и свое настоящее.

Меня анализируют.

- И что же ты наанализировала?

- Я? «Она такая дура!» шутка.

Чуть не поубивала полгорода своим зонтиком.

Правда, роскошно – умереть от кривого наконечника моего зонтика?

- Анфис, ну зачем ты его взяла? Ты же знаешь, что я всегда ношу собой зонтик.

Позади столько всего. Позади столько свалок. Времени, чувств, событий, песен.

All the world I've seen before me passing by…
Я не могу точно перевести эту строчку. Зато она одна из тех единственных, которую есть с кем петь.
Анфиса, ты зазналась. Правда.

То в чем я мысленно упрекала других. Когда вдруг понимаешь что умнее/сильнее некоторых, теряешь контроль. Забываешь, что такая же жертва. А в это время кто-то смеется за твоей спиной.

- Звонила Алина, спрашивала, похожа ли она на клоуна. Я честно сказала что да. Но она спросила, похожа ли она на клоуна, когда сидит и спокойно читает учебник. Говорит, на нее смотрит мальчик и улыбается. Я сказала ей, что она ему нравится.

- А на меня мальчики не смотрят, улыбаясь, и уж тем более, когда я читаю учебник…

- Фис, ты подумай, было бы хуже, если бы они на тебя смотрели и плакали!

Смешно. Мне по жизни смешно. Сколько людей запомнят меня хихикающей и поющей?

Неважно. Не так важно, что запомнят. Хотя вот Бобер призналась, что из всех уходящих из художки ей правда будет не хватать  только меня и Чашки. А остальные – это не страшно.

Какие же они все замечательные.

Вот.