Перед рассветом

« …Так идут державным шагом –
Позади – голодный пёс,
Впереди, с кровавым флагом,
И за вьюгой невидим,
И от пули невредим,
Нежной поступью надвьюжной,
Снежной россыпью жемчужной,
В белом венчике из роз –
Впереди Иисус Христос.»

А. Блок «Двенадцать»

Медленно тлела сигарета, терпеливо дожидаясь рассвета, призрак которого прятался за Петербургскими крышами.
- Мёртвый город. Костяк, на котором ветер рвёт лохмотья. – Слова,произнесённые надтреснутым голосом, нарушили тишину полупустой комнаты.
Человек, проговоривший это, стоял лицом к окну, заложив руки за спину.
Второй человек сидел в кресле, и по одежде его, можно было догадаться, что не человек это вовсе, а чекист. Маузер лежал на столе перед ним, в руке же Поташёв держал сигарету.
Ему было смешно.
- Мёртвый говоришь, Гена? А я вот сам вчера видел – бабы за продукты на рынке дрались. Да как дрались! Как матерились! Живо! Или дети вчера снежную бабу лепили…-взгляд Поташёва проследил за дымком от сигареты; он не курил, курила Надя…продолжая рассказывать про снежную бабу, Алексей вспоминал.
Тогда ещё не было ни совдепов, ни реввоенсоветов и на афишах, вместо: «Вступай в «ВКП(б)!» пестрели названия театров, варьете, кинозалов.
Томно пахла цветущая в парке Черёмуха. Он шёл с ней, непривычно медленно, приноравливаясь к её шагу. Они разговаривали, говорили много и обо всём. Потом, набродившись, она садилась на скамейку и закуривала сигарету, а он, щурясь от солнца, смотрел, на чуть искрящиеся золотистые волосы, тонкие скулы, длинные пальцы, держащие сигарету, смотрел в её глаза. Потом, на войне, каждый день чувствуя смерть (да вон, из окопа – рукой подать) он со сладкой, ноющей душевной болью, вспоминал её взгляд. Приехав с войны, видел её пару раз в парке, с каким-то не запомнившемся юнкером.
Алексей не злился, только чуть удивился.
Они потом говорили; та же улыбка, те же слова, глаза – словно ничего не изменилось. Она сейчас далеко. Да вот только лезет…вспоминал Поташёв это со смесью стыда и благоговения. Редко…всё как у всех, но своё. Глаза…их Алексей уже и не помнил…помнил только, что в них – будто вся жизнь, всё солнце, да цветущая черёмуха. Вечно.
Отцвело.
Отцвело?
Один теперь цветок – Алая роза Революции. Да и Солнце сейчас редко замечаешь.
-…или вот вчера красноармеец, в Телеграфной станции номер 12 так кровью истекал. Лицо бледное, кровь вокруг красная, а он её руками, будто хочет обратно, в живот собрать…живо так загребает, а? – последние слова прозвучали, словно лязгнувший затвор, смятая сигарета упала на промёрзший, потрескавшийся паркет.
Плечи стоящего у окна человека, чуть вздрогнули.
- Да кто он, человек без лица, личность без сути. За душой три лозунга а в кармане сало ворованное. Бандит, мародёр, падаль…труп, все тут трупы, просто…
- А кто же ты, Геннадий? Мчусь сюда – думаю бандит, недобиток, сволочь контрреволюционная. На лестнице, под пулями твоими, думаю так же. И когда патроны у тебя вышли, так же думал. И когда сюда вошёл. И сейчас также думаю. Ты уж прости, не вижу я рыцаря, мученика, не вижу. – тот медленно, покачиваясь развернулся.
Из темноты проявилось осунувшееся, худое, давно не бритое лицо, угрюмые глаза. Не узнавал Алексей друга.
Сначала гимназия, потом война, потом партия, агитация, подполье – везде на воспоминаниях Поташёва был отпечаток лица Генки Малышева.
- Зачем? – прогрызся через душу чекиста вопрос, - вместе же…
- Зачем? – сверкнул взглядом Малышев, - да за это что ли вся кровь, все жертвы? Чтоб одних поснимали, да других назначили?! Чтоб родину, Россию, русской кровью ещё залили?! Собаки! Дикие, безжалостные, тупые! – он всхлипнул, привалился к стене.
- Белые, скажешь, лучше?
- Никто не лучше. Все одинаковые – он визгливо усмехнулся – все уравнялись.
И совсем тихо: кости от нас…только кости по ветру…
- Эх, Гена, - тихо произнёс Поташёв, - закопать ты нас хочешь, по ветру пепел пустить…а мы ведь живые…Одно время кончилось, другое настало. Лучше – хуже…другое. И здесь дети родятся, и здесь полюбят, и тут, на этой земле жить будут. Пусть пока так, пусть так, пусть даже собаки, пусть пока тупые, злые, но живы.
А ты, Гена, мёртв. Что в тебе живого? Ни души, ни любви. Ты даже от ненависти устал...а прах, к праху.
Поташёв встал, рука с маузером поднялась.
-Тебе простят, а нам ещё жить.
Выстрел разбил тишину комнаты.
Через несколько секунд, стоя с закрытыми глазами, Алексей вспомнил взгляд Нади. Солнце…вечно.
Над Петроградом поднималась заря.