Узкие белые полотна опускаются до пола. Пространство разрезано множеством вертикальных плоскостей, осложнено ими.
Это Москва. В белом - Москва - в снегу (ли)?
Укрыта белыми листами не тронутой рукой художника бумаги.
Свет откуда-то изнутри рождает тени. Не те тяжеловесные тени, которых мы привыкли страшиться, нет, они прозрачны и совсем как карандашные наброски - с нечеткими лохматыми линиями, поверхностной тушевкой.
Скоро все приходит в движение. Какой-то гротескный балет!.. бумажные дамы в одинаковых белых корсетах и полупрозрачных юбках на костях снуют по сцене, двигая за собой полотна, свет мигает...
Так небольшое вступление в стиле старой доброй французской комедии открывает действо.
Внимание на себя обращают два зонта (из тех, что бывают в фото-студиях), стоящие по углам сцены.
Применение им находят уже в первом явлении. Оборачиваясь в зал, свет, отраженный зеркальной внутренностью зонта, выхватывает лица.
Комедия шагает в зал, смеется над залом, и этот яркий свет обличает:
"Дома новы, а предрассудки стары..."
Конечно же этот поразительный Чацкий! Он - сгусток цвета в этой белой странной Москве. Костюм-двойка в жизнеутверждающую клетку, морской волны виниловый макинтош, иссиня-черный  цилиндр и трость с железным набалдашником - наряд клоунский на первый взгляд, гипертрофированный, вовсе не уместный для знакомого образа.
"На первый взгляд" - ключевое словосочетание. И умопомрачительный разрез на плаще сзади (собственно до грудной клетки) создает ничто иное - крылья.
Под цилиндром (вызывающая деталь, ей-богу) - ничего. Голова Чацкого оформлена минималистически. Человек - лампочка.
Но тот ли это Чацкий, что "метал бисер" в комедии Грибоедова, или изменениям поддался не только внешний вид?
Пожалуй, сегодня в нем было меньше той горячности, поспешности, нетерпеливости. Лампочка светилась, но, увы, не грела. Казалось, и Софья-то не так уж его занимает, он будто поглощен созерцанием свы-со-ка на московскую суету, он проверяет давно создавшиеся в собственной голове суждения насчет.
Опровержения, однако, не находит. Зато находит (как и многие другие персонажи на сцене) помощь. Суфлера.
Ключевые фразы, вот-вот готовые сорваться с губ, вовсе не забытые, перебивает шепот суфлера. И реплики отдаются искусственным эхом.
Много прозрачного, много гротескного, много смешного. Много нового.
Последний бешеный монолог Чацкого (помните?), последние его слова - превращены в диалог:
-Карету?
-Мне?.. Карету.

/фото с официального сайта театра/