Жили они долго и счастливо…

    Но как-то раз не нашли они понимания. Один оступился случайно, другой сказал невпопад что-то, и потеряли они нить золотую, которая их связывала. Оба обижены были так сильно, что никто не захотел уступить, но каждый стал требовать от другого шаг сделать навстречу. Когда же поняли они, что шаг этот не сделать никому, постигло их огромное разачарование, и стали они винить друг друга в предательстве. Сцепившись языками, покрывали они свое прошлое ровным слоем грязи, разрушали все, что дороже всего было для них обоих. И никаких правил в этой схватке не было, все средства были хороши. Когда же устали, наконец, они от сражений кровопролитных, то разбрелись молча по разным углам, и не разговаривали много дней. Каждый питался злобой своей, страхами да воспоминаниями. Про нить же заветную забыли они совсем, грязь да обломки схоронили ее.

    Со временем, остыли угли горячие, затупились углы острые, и появилось желание найти снова язык общий. Но, выйдя во двор, увидели они, что скрыта нить волшебная под несколькими слоями пыли, а концы придавило камнями огромными. Пыль та была непростая, состояла она из страхов разных, камни же были сплошь из недоверия. Попробовали они силой сдвинуть один из них, да куда там: камни-то каждый день, что воевали они, росли ввысь и вширь. В тот момент отчаялись они совсем, и теперь уже каждый стал винить другого в слабости. И тогда не выдержал один из них да ушел, так как гордый был очень, и потому не любил слабым в глазах других выглядеть, да и признаваться в ошибках своих для него очень сложно было.

     Тот, что остался, с тоски стал осколки мелкие собирать, да аккуратно клеить воспоминания общие. Чего-то, конечно, не нашел, что-то не так склеил, где-то получилось то, чего вообще не было, но худо-бедно восстановил он общую картину и увидел вдруг ясно, что вина за случившееся на самом деле на два делится. Что перестал он совсем достоинства другого замечать и видел одни лишь недостатки. Когда же признался он себе в этом честно, один из камней, что нить держали, сам по себе на части распался, и сгинул. На радостях попытался он и второй камень сдвинуть, но тяжел он был так же, как прежде. И вымотавшись совсем, сел он у окна и стал ждать сам не зная чего.

     Тем временем, тот, что гордым был, блуждая по свету, постоянно думал, ответы искал на глобальные вопросы всякие, «Почему все так плохо, несправедливо?» да для успокоения свысока судил окружающих. О том же, что произошло, старался не думать, так как гордость не позволяла. Но однажды увидел он человека, который посреди улицы собаку свою поносил последними словами. Бедная псина хвост поджала, глазки зажмурила, стоит да дрожит, будто лист осиновый. И настолько ему противно было видеть, что человек так с животным обращается, которое ответить не может, так еще и напомнило это ему о ране, что рубиновым светом в душе зияла. Увидев такое со стороны, усомнился он в исключительной правоте своей и понял, что горд был без причины, да и ничуть он не лучше человека, что за счет слабого животного самоутверждается.

     Думал он несколько дней и принял нелегкое решение домой вернуться да прощения попросить. Нелегким был путь, и по дороге окутала его депрессия. Настолько боялся он признаться в неправоте своей, да так сильно было сознание того, что прав он должен быть всегда и во всем, что лишь чудом не забыл он, зачем и куда шел столько времени. Лишь когда вдали родное окно показалось, полегчало ему.

     Тем временем тучи набежали со всех сторон, стали греметь, сверкать зловеще, поднялся ветер сильный, закрутил волчком все вокруг, и, как из тысячи ведер, рухнул с небес на землю дождь непонятный. От этой бури спрятались они вдвоем под одной крышей, и сразу стало им тепло и уютно, как прежде. Когда же кончился хаос, оказалось, что дождем смыло все то, что нить волшебную скрывало, и оставила после себя стихия яркий свет да сознание того, что нить золотая – это не заслуга чья-то, но дар свыше. Тогда вышли вдвоем они во двор, сообща легко второй камень сдвинули, да нить заветную достали. Каждый дал тогда слово за слабостями своими следить самостоятельно, да на другого вину не перекладывать. И стали они жить поживать, да добра наживать!