Вновь встаю в шесть утра, чтобы с полседьмого начать свой петербуржский день. Музеи ведь существа довольно избалованные и ленивые, раньше десяти не подымаются, поэтому утро было отведено началу моего освоения новых, еще не отведанных мест. По совету глубокопроникающей Аквамарин, я от метро Черная речка, направо через мост, вдоль Невки и Крестовки, по Березвой аллее. Вероятно, я не видела всего стоящего в силу своей неподготовленности, но урывки модерновских зданий, вперемежку с новостроенными псевдо-русскими избушками, лесами театра и росисто-сизой травой произвели бодряще-серебряное впечатление.

[350x467]Впервые увидела Елагин дворец, показавшийся нежно-скромным, вышедшим ранним утром погулять у берега озера да поглядеть на свое рябистое отражение. Вблизи же он предстал эдаким двуликим созданием: с одной стороны все в лучистости солнца, с белоснежными вазами и накрученными капителями да в цветах петунии; зайдя с другой стороны, знакомишься с подголубоватым, сизо-влажного цвета входом, с ажурной решеткой , любопытно-подглядывающе свесившимися фонарями на длинных шеях и представительными львами с выразительными мордами. Тайком заглянула в щель не пустующего, но еще закрытого дворца. Долго гуляла по территории, сначала разглядывая скульптуры на полукруглом здании, потом забираясь в спасительный холод парковых, едва протоптанных тропинок. Думалось свежо и не о поездке, а в общем: о перечитываемой специально в Питере "Бегущей по волнам", о Несбывшемся не только Гарвея, но и моем лично, о силе веры и способности чуда на примере Фрези Грант; невольно - хотя я и условилась сама с собой не поднимать эту тему - гадала о результатах моих самых долго-проверяемых экзаменов, которые будут известны ровно через неделю. Немного покружив и спросив у местного садовника, где тут будет мост к Крестовскому острову, вышла-таки на него, окоймленного уже рыбаками вне закона и наполненного спешащими на соседний стадион волейболистами. Неизменно им позавидовав, села в метро и уже слепо-привычно до Невского, а там скорее к Русскому музею, так чтобы поспеть к самому открытию.

Только второй раз я в этом музее номер два (после ГТГ) для меня. Как неловко, раздражительно быстр был мой оббег музея в прошлый приезд. Как спокоен и вдумчив был на этот раз, с сознанием, что уже два дня будут отведены на осмотр хранилищницы русского искусства. Я не буду описывать мои впечатления и мысли от особо почувствовавшихся картин, рассказывать об атмосфере и организации музея - на это может пригодиться не один дождливый, скучный лондонский вечер. Было хорошо и очень емко. Упомяну только выставки. В первый день, немного неосмотрительно, зашла только на одну - "Академия художеств". Красивые, даже моему нерисующему взгляду верные и чувственные рисунки академистов довольно плотно заполняют всего лишь один зал. Тут много не впервые изобретенной любви к натуре, трудолюбивого, кропотливого изучения и любования ею. Первый же зал, отведенный этой выставке, наполнен сумрачно-темноватыми, серьезными и полными трудоемкого достоинства портретами людей, причастных к созданию и путеводству Академии. Более всего запомнились тяжелые, красивые руки покровителя искусств Мартоса, умные глаза Шувалова.

На следующий заход оставила самое-самое: весь корпус Бенуа и большинство выставок. Недовольно жмурясь, как от назойливого гостя, от солнца, решила передохнуть, уже не помню какой раз заглянув в Спас-на-Крови. Все так же навороченно впечатляет: родной,угадываемый стиль Нестерова и Васнецова, обилие нежных розового и фиолетового, немыслимо разнообразный, фантазийный орнамент, забавные овальные тени.

Направляясь через парк в Михайловский, зашла в выбрито-отреставрированный, словно свежевыпеченный павильон Росси. Наконец-то я попала в сам Михайловский, этот дворец окутанный самодурством и выходками, выкрашенный в развратно-нежный цвет перчаток фаворитки Павла I. Несмотря на то, что часть залов была закрыта на реставрацию, не пожалела, что попала на неожиданную выставку Каплана. Шахматные свадьбы, танцы, улыбки на похоронах, традиционная мать и дитя, много еврейской будничной мудрости. У дворца очень красивый внутренний дворик чистой, правильной формы, по-колодцевски пустой, с чернеющим памятником в сердцевине. Если бы я оказалась одна, запертая на этом дне колодца, я бы испугалась еще острее его идентичной повторяемости окон и словно ножом разрезанных свето-теневых кусков.

Я пошла вдоль Фонтанки, незадуманно свернула по мостику направо, вместо того чтобы сразу идти через Марсово к Мраморному. Привлек внимание указатель на Музей Блокады Ленинграда, о котором не слышала, но с почтением бы зашла. Он оказался закрыт, однако я получила взамен нечто неожиданно-контрастное. Табличка на облепленной со всех сторон будничными зданиями красно-белой церкви с блекло-голубым куполом гласила, что это первая церковь, построенная еще указом Петра. На широкую руку ведущиеся реставрации и советский, грубо-обшарпанный железобетонный пол напоминают о страдальческой участи этой, свой крест несущей церкви. Что-то тут было? Склад, райсовет, детский дом? Как естественно прекрасно, что всем этим святыням постепенно возвращается их исторический облик: потому ли, что действительно осознается культурный долг или в наглядный противовес всему советскому? Вероутверждающе то, что, несмотря на стук рабочих молотков и едкую пыль, церковь работает, ведутся службы, ласково прикрыты марлечкой иконы и дожат ноготки свечек. А перед блокадным музеем вездесущая скульптура Бурганова, добравшаяся и до Петербурга.

Переход через Марсово поле был до изнеможения растянут и пылен. Было что-то символичное в необходимости перебороть себя, вдыхая и не увертываясь принимать удары горячего воздуха от вечного огня, вперемежку с раскаленно-пыльными лучами солнца. Можно и без церемониала понимать и чтить их подвиг, но лично я всегда с символистской привычкой большое значение придаю ритуалу немого общения с вечным огнем. Дойдя до входа в Мраморный с Миллионной улицы, для пополнения сил припала на лавочку, любовалась переливчато красивым, величественным зданием, на которое не пожалели дорогостоящего мрамора. Очень понравилось внутри. Возможно, еще и потому, что в отличии от Михайловского здесь дают больше свободы движения, а это так важно для уже упоминавшегося мною музейного ощущения участия. Все залы открыты, ковры постланы, лестница широка, по пятам не ходят смотрительницы, благодаря чему могла даже позволить себе любоваться по-муравьиному копошащимися туристами во дворике, хрупко присев на широкий подоконник у окна с жирно-обрамленной форточкой.

Музей оказался готовым показать слишком многое моим усталым глазам и ногам. Урывками ознакомилась с творчеством художника Янкилевского, запомнив разве что пузатых теть, людей в ящиках, мужчину и женщину едущих в параллельных лифтах, показанных вразрез и очевидно символизирующих разобщенность современного города. Окштейн воспринялся легко благодаря повторяющемуся фильму-ролику, где он сам и объяснял свои вариации наперстков, как желание сохранить историю тех вещей, что обижаются и уходят из повседневного обихода и туфли, которые в свое время произвели такое изобилующее впечатление на человека приехавшего из СССР за границу - вот почему он как бы возносит их на пьедестал. Лично у меня осталось впечатление какого-то играющего, нарочного, надуманного творчества. Зато в тех залах понравилась одна цитата: "The original raw material of this process is the work of art, the finished product is the interpretation" (Первоначальное сырье этого процесса - произведение искусств, готовый продукт - их истолкование). Совершенно согласна, более того, это именно то за что я люблю искусство и чем я собственно занимаюсь, пытаясь найти наиболее удачный этот готовый продукт.

Однозначно самым драгоценным осталась неожиданно-богатая коллекция живописи, мебели, прикладного искусства братьев Ржевских, составляющих собственность Русского музея. Здесь все, кто так интересен и знаком: много Серебряковой, Кустодиева, отыскался сразу раздраженно-усталый врубелевский автопортрет, удачный "Розовый снег" Дубовского. Картины навешаны тесно, плотными рядами всего в нескольких комнатах, производя эффект спелого натюрморта. Вот только мертвости тут ни капли, а много мысли, продуманности и чувства. Залы обошла несколько раз.

Пора была бы и уходить, так как планировала еще успеть на Мойку к Пушкину, куда и направилась, предварительно еще немного посидев в тенистом дворике Мраморного. По Аптекарскому переулку скорей к дозакрытию музея. Оказывается, в пять уже не водятся экскурсии, а билеты в саму квартиру проданы. Решая придти еще раз и основательно, все же покупаю пусть и безэкскурсионный билет на соседнюю экспозицию "Жизнь и творчество". Очень похожа по духу на залы музея Пушкина у нас в Москве. Непривыкшие к таким настырно-фанатичным, поздним посетителям, смотрительницы уже собирались скорее домой, закрывая з амной залы, словно в старинном особняке. Я торопилась, лишь оглядывая бесконечные гравюры, рукописи, портреты, альбомы, чтобы бабушки могли скорее разбрестись по своим уютным ленинградским квартирам.

Никуда не торопясь я еще решила посидеть на тенистой стороне лавочек: почитать "Бегущую" да поподслушивать питерско-туристические переразговоры. Тут девочка читала из новокупленного сборника пушкинские стихи, а пожилая женщина, стоя на против памятника говорила внучке: "Посмотри на него, какой умный, независимый". Этот памятник Пушкина так штампово похож на свои вариации в Москве, Петербурге, Царском, да мало ли где еще ни стоит памятник поэту. Эта штамповость, повторяемость, условность, которая всегда так демонически мне отвратительна, кажется такой инстинктивно-мудрой и оправданной в случае с Пушкиным: ведь памятник ему - это не столько памятник человеку-гражданину А.С. Пушкину, а образу русской Поэзии, Культуры в наиболее возможном совершенстве его форм.

Выходя со дворика Мойки и любуясь на чистый и свежий фасад здания, еще год назад разрешеченного строительными лесами, я убедилась, что порядочная чистота и лосковая свежесть так идут петербургским фасадам, в то время как касаясь реставрационными руками старинных московских домов, стоит быть аккуратным с наведением чистоты, дабы не потерять городской дух.

Уже вроде бы дойдя до Невского и собираясь нырнуть в не менее душное, но хотя бы менее слепяще яркое метро, я передумала, свернув за Казанский, гуляла по Казанской улице, пока не уперлась в Гороховую. Затем повернула на первую же улицу налево, сделав эдакий прямоугольный захват и возвращаясь по базарно-азартной и многолюдной лоджии Гостинного Двора. Только потом домой, где по уже приятно-рутинной схеме: заботливый вкусный ужин, интересная, толковая болтовня, фотографии, билетики, карта, планы на завтра, уже ставшее необходимым предсонное сиденье на широком подоконнике.

[600x450]